МАНЬЯК-ФЕСТ. Маруся Карасева - "Я слышу тишину"

Автор: Маруся Карасева.

Рассказ публикуется как участник конкурса "Маньяк-фест", приуроченного к выходу книги "13 маньяков".

Лично я считаю, что Бог есть. Да и как можно думать иначе? Ведь он подарил мне встречу с Джонатаном.

С самой первой секунды я знала, что это он. Тот самый. Единственный. Двадцать шесть лет мое сердце качало кровь, чтобы замереть в тот момент, когда наши глаза впервые встретились. Двадцать шесть лет ноги делали шаг за шагом, приближая меня к главному мужчине моей жизни.

Когда я думаю, что нашей встречи могло бы и не произойти, меня охватывает ужас. Ведь каков был шанс на нее? Один из миллиона? Один из миллиарда? Но мы все-таки нашли друг друга. Вот почему я думаю, что Бог есть. Ведь даже такие как мы заслуживают немного счастья.

1

На первом московском концерте гениального Джонатана Хейеса я оказалась случайно. Впрочем, можно ли назвать случайностью то, что предопределено свыше?

Если честно, я мало что смыслю в классической музыке, но моя подруга Кристина хотела выгулять новое платье, а ее приятель Виктор располагал лишним билетом, так я не смогла отказать. К тому же, Виктор сказал, что знаком с артистом и может нас ему представить. На этом месте Кристина посмотрела на меня так умоляюще, что мое сердце дрогнуло. Ей вообще позволено чуть больше, чем другим. С момента смерти моей сестры она все время была рядом и, можно сказать, заменила мне ее. Надеюсь, дорогая сестра, если ты меня слышишь, мое признание не слишком тебя шокирует. Ты ведь всегда переживала, что из-за своего характера я навеки останусь одна.

Так вот, Кристину мой характер не смущает. Она легко принимает во мне то, что отталкивает других. Тот же Виктор, я знаю, считает меня чокнутой. Видели бы вы, какую унылую рожу он скорчил, когда понял, что я и правда согласилась с ними пойти.

В ожидании концерта мы сидели в моей квартире на Маяковке и пили красное вино. От дома до концертного зала — рукой подать. Времени на подготовку было достаточно.

Воспользовавшись возможностью, я извинилась и отправилась привести себя в порядок, а также выбирать подходящее случаю платье. Сквозь приоткрытую дверь до меня доносились приглушенные голоса: Виктор и Кристина обсуждали меня, казалось, совершенно не беспокоясь о том, что я могу их слышать.

— Поверить не могу, что ты считаешь ее подругой, Крис! — сказал Виктор. — Она же просто ненормальная! Подумать только: заставила меня надеть бахилы, да еще проверила, чисто ли я вымыл руки! Что тут у нее, операционная?

Кристина рассмеялась.

— Относись к этому проще, Вик! Ева просто любит порядок. И не ставь, пожалуйста, бокал на стол — тебе же дали для него подставку!

Я неодобрительно покачала головой. Меня раздражает, когда люди сокращают имена. Знаю, знаю, им кажется, что этим они показывают свое расположение, но не стоит путать приязнь с фамильярностью. Как хорошо, что мое имя сократить нельзя! Это значит, я всегда могу контролировать дистанцию, на которую подпущу остальных. И поверьте, она будет немалой.

Пока Кристина с Виктором пили мое вино, и, полагаю, пачкали мой прекрасный стеклянный столик винными разводами, я приняла душ, а потом, надев резиновые перчатки и насыпав в ванную дезинфицирующего средства, тщательно ее вымыла. Просто поразительно, сколько мерзости мы носим на своих волосах и коже!

В моей жизни не было случая, чтобы я оставила бы за собой беспорядок. Кристина права: я не терплю хаос. Порядок ведь как карточный домик: вытащи всего одну карту из основания, и все тотчас же рассыплется.

К тому же, привычный порядок вещей успокаивает меня и настраивает на благожелательный лад. Главное — никогда не отступать от раз установленных правил. Так что для начала я бросила использованные полотенца в дезинфектор. Просто чудесно, что однажды мне пришла в голову идея им обзавестись — теперь можно быть уверенной в чистоте своего белья!

После этого я привела в порядок волосы: провела по ним щеткой ровно сто раз и, вбив в корни восемь капель средства для объема, сушила их феном две с половиной минуты.

Затем наступила очередь ухода за лицом. Расставив баночки перед собой, я мысленно произнесла их названия — точно командир, что проводит среди солдат перекличку — и лишь затем приступила к нанесению косметики. Сначала — средство для умывания без цвета и запаха. Тщательно намылить, смыть, повторить три раза. Затем — мягкий пилинг. Нанести круговыми движениями (сто по часовой стрелке, сто — против), оставить на сто секунд, смыть. Кожа должна скрипеть от чистоты! После этого — маска для лица, сначала — увлажняющая (три минуты), затем — успокаивающая (три минуты). Это необходимо, чтобы кожу не стягивало. Потом все просто. Лифтинг-ампула, сыворотка, крем для глаз и отдельно — для лица, с легким тонирующим эффектом — чтобы не было жирного блеска. Расчесать брови, завить ресницы, втереть каплю бальзама для губ. Декоративной косметикой я не пользуюсь — ненавижу ощущать на лице слой грязи. К тому же, яркий макияж выглядит вызывающе, что приличной девушке совершенно ни к чему. Так что я пользуюсь методом Скарлетт О'Хара (та еще развратница, конечно, но перенять кое-что дельное от нее можно) — пощипать скулы, покусать губы. Моей тонкой коже этого вполне достаточно, чтобы обрести легкий цвет.

Еще раз придирчиво оглядев себя в зеркало и оставшись довольной результатом, я переставила все свои тюбики и флакончики в специальный шкафчик для косметики — теперь они стояли строго по росту и размеру.

К тому моменту, как я выбрала платье и украшения, мои гости уже допили бутылку вина и начали шарить в холодильнике. Точнее, Виктор начал. Кристина знает: я не переношу, когда трогают мои вещи без разрешения. Должно быть, алкоголь здорово ударил ей в голову, раз она допустила подобное. Впрочем, поиски вряд ли привели Виктора к удовлетворительному результату.

— Ну и ну, Крис, — донеслось до меня. — Твоя подружка хоть что-нибудь вообще ест? Может, она все-таки робот?

Я мысленно порадовалась тому, что еще утром разгрузила холодильник от всего лишнего. Вряд ли то, что я хранила в нем последние пару дней, возбудило бы у Виктора аппетит...

Платье у меня цвета чайной розы, узкое, до колена, туфли — классические лодочки с закрытым носком: торчащие из прорезей пальцы выглядят неряшливо и вызывающе. Мне нравится, как одевалась Грейс Келли: платья пастельных цветов, закрытые туфли, нитка жемчуга, безупречная укладка. Кристина говорит, я чем-то на нее похожа. Только волосы у меня темнее: травить их красителями — обман, на который я не пойду. Ведь достаточно чуть-чуть не уследить — и он тут же раскрывается. А я не люблю, когда меня ловят на лжи.

Последний штрих — перчатки. Никогда не выхожу без них из дома. Перчаток у меня множество — самых разных цветов и фактур, на все времена года и случаи жизни. Выбирая подходящие, краем уха я продолжала следить за разговором — уже с меньшим раздражением. Как я уже говорила, привычные действия меня успокаивают.

— Ну и какой он, этот Джонатан? — спрашивала Кристина. Голос ее звучал немного громче, чем обычно, а согласные звуки слегка потеряли четкость. Наверное, нужно было купить какой-нибудь закуски, но, право, у меня на это сегодня совершено не было времени. — Вы ведь близко знакомы?

— Не слишком, — ответил Виктор. — Он никого не подпускает близко. Я слышал, что... — Виктор понизил голос, и мне пришлось затаить дыхание, чтобы услышать остальное. Впрочем, до моего слуха дошло далеко не все: мне удалось разобрать лишь что-то похожее на "буквально довел до безумия своей холодностью". Мгновенная вспышка раздражения меня удивила — какое мне дело до викторовых сплетен? Какое мне дело до того, о ком он говорит?

— Да что ты?! — ахнула Кристина. — Ох, это же просто чудовищно!

Ее "чудовищно" прозвучало так, будто она имела в виду "восхитительно". В этом она вся: чем ужаснее, гаже и отвратительней история, тем сильнее кристинино любопытство. Порой я удивляюсь, что нас с ней вообще связывает.

— Это вряд ли — просто секс его не интересует, вот и все, — сказал Виктор. Его бокал стукнулся о столик — должно быть, он совершенно забыл о подставках для стаканов. — Мне кажется, Джонатан вообще не любит людей. Он летает только на частном самолете, чтобы не сталкиваться с другими пассажирами, и никогда не ест в ресторанах — считает, что это негигиенично... Везде возит за собой повара... Знаешь, Крис, мне сейчас только пришло в голову... Должно быть, его дом выглядит в точности как...

На этом Виктор повернулся и, увидев меня, так и застыл с открытым ртом. Как я и ожидала, бокал стоял просто на столе, пятная безупречно-чистое стекло разводами. Наклонившись, я молча взяла его за тонкую ножку и переставила на подставку.

— Ух ты, — сказал Виктор, не отрывая от меня взгляда.

— Я готова, — сообщила я, обращаясь к Кристине. Меня раздражали откровенные разглядывания ее приятеля, и я с трудом сдерживала рвущуюся с языка резкость. — Мы не опоздаем?

Кристина поднялась на ноги. Не очень твердо.

— Мне нужно пописать, — к моему неудовольствию, она сообщила это на всю комнату. — И поправить макияж. Не шалите тут! — и, погрозив нам пальцем, направилась вон из комнаты.

Отвернувшись от Виктора, я уставилась на свои перчатки.

— А знаешь что? — вдруг сказал он. — Думаю, Джонатан будет от тебя в восторге.

2

Мы едва не опоздали к началу.

Джонатан ведь не рок-звезда, а серьезный музыкант. Королевская точность для таких, как он, обязательное условие. Так что ровно в девять свет погас, дирижер сверкнул своей палочкой в свете софитов, и зал замер. Из-за кулис вышла маленькая фигурка, одетая в смокинг, и легким прогулочным шагом направилась к огромному черному роялю, что стоял посреди сцены. При виде нее мое сердце тревожно замерло. Наверное, это до ужаса страшно — выйти в центр такого огромного пространства, окруженного тьмой зрительного зала, где вас видят все, а вы, ослепленный светом софитов, — никого. Но стоит вам склонить голову в поклоне, и тьма оживает, взрываясь хлопками тысяч ладоней. Аплодисменты звучат так, словно стая огромных птиц вот-вот спикирует вниз, привлеченная беззащитной мишенью. Аплодисменты звучат как выстрелы. Мне грезилось, что всего один неверный шаг, одна фальшивая нота — и черный костюм Джонатана взорвется фонтанчиками алых брызг от попавших в тело музыканта пуль.

И я закрыла глаза.

Мне было так ужасно, нестерпимо страшно, что я даже не знаю, как прошел концерт. Я не слышала ни единой ноты, а перед глазами, когда я их все-таки открыла, танцевали огненные пятна.

Кристина потом говорила, что я будто бы впала в ступор и не отвечала на внешние раздражители — просто смотрела вниз, словно завороженная. Возможно, подруга бы даже вывела меня вон, но Виктор неожиданно воспротивился. Сказал, что не в первый раз наблюдает такую реакцию, и чтобы Кристина перестала наконец хлопать надо мной крыльями и оставила в покое.

Я не слышала ни звука, но запомнила каждую деталь. Как Джонатан улыбается залу, словно в нем нет и тени страха. Как идет к роялю. Как касается клавиш кончиками пальцев... А потом он вдруг поднял глаза и с улыбкой посмотрел ровно туда, где сидела я.

Моя покойная сестра говорила, что у каждой девушки существует свой эталон мужчины, недостижимый идеал, к которому все остальные, при всех своих достоинствах, не могут и приблизиться. У нее такой идеал был. Стоило мне спросить, и она с готовностью закрывала глаза и начинала: "Ему слегка за тридцать. Высокий, худощавый, волосы темные и чуть длиннее, чем положено. Возможно, он музыкант или художник — у него очень артистическая внешность. Глаза у него такие темные, что в них страшно взглянуть — утонешь, как в омуте. Ресницы длинные, как у девчонки, а губы пухлые и изогнуты так, будто он вот-вот рассмеется. А его улыбка, Ева! От этой улыбки все просто замирает внутри!". Она могла продолжать часами — воспевать его голос и походку, чувство юмора и умение одеваться, щедрость и легкий нрав... Портрет, который она рисовала, был таким ярким, что даже мне с моим отсутствием фантазии было легко представить мужчину мечты моей сестры.

Не знаю, встретила ли Мира в итоге свой идеал — мне мало что известно о финальных днях ее жизни. Говорят, в тот последний вечер в Праге, где она умерла, ее видели с каким-то незнакомцем. Но вечер был предновогодний, так что никто, разумеется, не отметил его особых примет. Накануне смерти она позвонила мне по телефону. Помню, как Мира сказала: "Я знаю, что-то грядет, Ева. Что-то особенное, какой-то перелом в моей жизни. Надеюсь, он будет счастливым".

Когда Миру нашли, ее тело уже начало коченеть. Хозяин кафе решил, что она просто выпила лишнего и прилегла на стол подремать. Он и не удивился — праздник же! При вскрытии выяснилось, что у нее отказало сердце.

Документов при ней не оказалось, и Мира пролежала неопознанной в пражском морге два дня, пока друзья, к которым она уехала отмечать Новый год, впервые за долгие годы оставив меня одну, не спохватились и не начали ее искать. Мирины документы принес в полицию человек, живший в двух кварталах от кафе. Сказал, ему бросили их в почтовый ящик.

Ее смерть стала для меня сильнейшим ударом. Только сестре я доверяла свои тайны, лишь она одна знала обо мне всю правду. Мира была моим лучшим другом, самым дорогим и близким человеком. Наши родители умерли давным-давно, и она не просто меня вырастила, а помогла принять себя такой, какая я есть. А это, поверьте, непросто.

После ее гибели у меня осталась большая квартира в центре Москвы и непреходящая уверенность в том, что Миру убили. Должно быть, это из-за моего расстройства, заставляющего постоянно подмечать и анализировать детали, но я всегда чувствую, когда дело нечисто. К тому же, до того трагического случая в кафе сердце моей сестры всегда было в полном порядке.

Но я хотела рассказать не о смерти, а о любви. В отличие от Миры, у меня никогда не было воображаемого идеала. Там, где у других живут фантазии, у меня всегда пусто. И когда я прислушиваюсь, слышу лишь тишину. Но сейчас, глядя на эту сцену, я видела ожившую мечту. Мечту своей дорогой мертвой сестры.

Финальная овация точно пробудила меня ото сна, и звуки обрушились на меня, едва не сбив с ног, словно ударная волна. Мое сердце билось, как сумасшедшее. Кажется, у меня даже вспотели ладони.

Кристина о чем-то спрашивала меня — я видела, как двигаются ее губы. Должно быть, интересовалась, понравился ли мне концерт. Я бросила быстрый взгляд на Виктора, и тот ответил мне неприятной понимающей улыбкой.

"Попалась, голубушка?" — вот что говорил его взгляд.

Попалась.

Это была точная формулировка. У меня появилось ощущение, будто я попала в чужой сон и не знаю, как оттуда выбраться. Мои ноги приросли к полу, а язык прилип к небу. Мне хотелось бежать прочь, но толпа несла меня к кулисам сцены — туда, где скрылся Джонатан.

Только, в отличие от тех, кто стремился за ним, я уже не хотела встречи. Точнее — слишком страшилась ее.

То, что случилось дальше, вспоминается мне урывками. Сначала я вижу толпу. Люди окружают Джонатана, пытаясь подойти как можно ближе, мечтая прикоснуться, перекинуться парой слов... Потом я слышу голоса. Точнее, голос — глубокий и яркий, именно такой, какой и должен был у человека, стоящего в центре собственноручно созданного мира.

А потом кто-то называет его по имени, и толпа расступается, словно море, разделенное священным заклятием. Джонатан оборачивается и смотрит прямо на меня, будто это я его позвала. А может, так оно и было?

Мы смотрим друг на друга всего секунду, но этого достаточно. Я понимаю, что это он, — сразу же, без колебаний и рассуждений. Вы верите, что любовь с первого взгляда существует? Что ж, я тоже всегда считала рассказы о ней чушью. До той самой минуты.

Джонатан все еще не отрывал от меня взгляда, когда Виктор представил ему нас обеих — меня и мою подругу. Кристина тут же начала лепетать что-то насчет того, что для нее это честь, и протянула ему руку для пожатия.

В этот момент все будто замерло. Люди смолкли, как по команде, и уставились на Кристину со смесью ужаса и любопытства, точно она нарушила какой-то тайный код.

Джонатан улыбнулся — ровно так ослепительно, как мечтала моя сестра — и, мне показалось, немного виновато.

— Простите, моя дорогая, — мягко сказал он Кристине, глядя на ее повисшую в воздухе ладонь. — Но я не пожимаю рук.

Она тотчас же осыпалась на пол горкой разбитых сердечек, но мне было не до нее — в этой комнате, в этом городе, во всем этом мире для меня теперь существовал лишь один человек.

Он между тем бросил быстрый взгляд мои перчатки, а потом снова посмотрел в глаза и улыбнулся. Я против воли улыбнулась в ответ. Именно в этот момент я окончательно поняла: безо всяких поисков и ожиданий, без грез и фантазии о несбыточном, я только что встретила свой идеал. Странно, что у нас с Мирой он оказался одним на двоих.

3

С любовью всегда одно и то же: каждый раз — как в первый. Любила ли я кого-нибудь до встречи с Джонатаном? Нет. Все, что происходило со мной раньше, было не более чем иллюзией.

Но один лишь его взгляд пробудил меня к жизни. Мои легкие раскрылись и сделали первый вздох. Кажется, тут я должна была закричать, как новорожденный младенец, но из моего сжавшегося горла не вырвалось ни звука. Я лишь с неуместной и неприличной жадностью упивалась видом бесконечных темных ресниц (пушистых, словно у девчонки), капризным изгибом губ и прекрасными музыкальными пальцами. На костяшках среднего и указательного чужеродными пятнами алели тонкие царапины. Странное дело! Не то чтобы я хорошо разбиралась в предмете, но слышала, будто пианисты фанатично берегут свои бесценные руки и постоянно пытаются их согреть. Говорят, у Сергея Рахманинова была электрическая муфта, в которой он грел руки перед концертами, а Святослав Рихтер попросту держал их подмышками, чтоб не мерзли. Повреждения на нежной коже Джонатана помимо воли притягивали взгляд, и при виде нее мое сердце сжималось от боли. Мне вдруг остро захотелось дотронуться губами до его израненных пальцев, но это явно было бы слишком большой вольностью. Да и сам Джонатан только что дал понять, что не терпит чужих прикосновений.

Потом мы отправились туда, где в честь приезда Джонатана давали прием. Я и сама не понимаю, как это произошло, но в машине мы оказались рядом. Одни. Через стекло я видела, что Виктор улыбается и машет, надеясь привлечь внимание, но Джонатан наклонился вперед и постучал в перегородку, отделяющую нас от водителя:

— Поехали!

Мы плавно тронулись с места, Джонатан достал из внутреннего кармана своего шикарного смокинга одноразовую салфетку в индивидуальной упаковке и тщательно протер руки. Задев царапину на указательном пальце левой руки, он поморщился.

— Я обычно потом пользуюсь кремом для рук, — сказала я, борясь с совершенно несвойственным мне желанием зализать его ранку, как кошка.

Джонатан пронзил меня взглядом, и я буквально ощутила, как оступаюсь и тону, — все, как и предсказывала себе Мира. Почему же исполнение ее мечты досталось мне?

— Правда? — переспросил он. — Покажите.

Я открыла клатч и продемонстрировала маленький тюбик с кремом. Я была далека от мысли предложить ему свою вещь — Джонатан был для меня словно открытая книга, и я знала: подобное предложение он отвергнет с брезгливым презрением и насмешкой, как отказался пожать руку моей подруге.

Но Джонатан покачал головой.

— Не крем, — сказал он с улыбкой. — Покажите свои руки. Я хочу посмотреть, помогает ли.

У меня покраснели щеки. Показать свои руки незнакомому человеку я не могла — это было слишком... личное. Странно, что он сам этого не понял.

Так что я переплела пальцы в замок.

— В другой раз, — пообещала я туманно. — Когда-нибудь. Если мы поближе познакомимся.

— А если не будет другого раза? — теперь взгляд Джонатана был прикован к моим перчаткам, и я чувствовала себя, словно школьница, которую одноклассник просит дать потрогать под юбкой.

Я отодвинулась подальше и перекрестила руки на груди.

— Будет.

— Откуда вы знаете? Мы можем больше не увидеться. Так что у вас всего один шанс.

— Показать руки?

— Узнать меня поближе.

Джонатан все еще улыбался, но больше не делал попыток приблизиться. Интересно, что бы он подумал, если бы я попросила разрешения лизнуть его ранку? Должно быть, высадил бы из машины прямо на ходу.

— Ладно, — согласилась я. — Давайте познакомимся поближе. Откуда у вас царапины на руке?

Джонатан вздохнул и растопырил пальцы, словно впервые их увидел.

— Я убил кое-кого, — сказал он очень проникновенно. — Моя жертва сопротивлялась, и я ударил ее — вот сюда, в скулу. Надеюсь, вы меня не выдадите?

Это была странная шутка, и она мне не очень понравилась. Возможно, потому, что мне оказалось в нее очень легко поверить.

— А если серьезно?

Джонатан вздохнул.

— Если серьезно, то во всем виновата горничная. Она принесла белые розы, а мне нравятся чайные. Такие вещи меня очень расстраивают. Я не люблю, когда люди невнимательны к деталям.

— Вы ударили горничную? — уточнил я.

Он покачал головой.

— Нет, всего лишь дверь.

Что ж, примерно так я и подумала: опасность исходила от Джонатана так явно, словно у него на груди висел знак "Берегись". Странно, что меня это не пугало, а успокаивало. Возможно, все дело было в том, что я знала, чувствовала: мне он не причинит вреда.

Удовлетворенно кивнув, я перевела взгляд на окно. За ним проносились фонари и деревья, деревья и фонари... Это было совершенно не похоже на центр Москвы, куда мы направлялись. Это вообще было не похоже на Москву. Это больше напоминало...

— Куда мы едем? — спросила я, пораженная неожиданной догадкой.

Джонатан тоже посмотрел в окно.

— В аэропорт, — ответил он как ни в чем ни бывало. — Полагаю, в Домодедово, хотя не уверен. Можно спросить у Ярдли, если хотите.

Я отодвинулась еще дальше. Возможно, я немного поторопилась, посчитав нас родственными душами.

— Кто это — Ярдли? — я задала совсем не тот вопрос, что собиралась. Потому что, признаться, немного заволновалась.

— Мой помощник, — кажется, ситуация его забавляла. И тоже волновала — совсем немного.

— И зачем нам в аэропорт? — уточнила я. — Разве нас не будут ждать на приеме?

Джонатан откинулся на сидении и положил голову на спинку. Вид у него был совершенно расслабленный.

— Мне нравится, как вы это говорите — "нам", "нас". Значит, вы уже все поняли. Это хорошо. Не нужно ничего объяснять... — на миг он благодарно прикрыл глаза, а потом снова посмотрел на меня — так, что мне захотелось раствориться в его взгляде без следа. — Не нужно объяснять, но мне так хочется сказать это вслух: я похищаю вас, моя дорогая.

Я ощутила моментальный укол паники. События развивались не по плану — точнее, не по моему плану, и это слегка выбивало меня из колеи.

— У меня нет с собой паспорта, — сказала я первое, что пришло в голову. — Вы не сможете меня увезти. Как мы пройдем границу? Джонатан беззаботно пожал плечами.

— У меня частный самолет. Его не досматривают. Я могу вывезти весь ваш симфонический оркестр, и никто не заметит.

— Меня будут искать, — привела я очередной аргумент, но Джонатан легко отмел и его.

— Вас некому искать. Родственников у вас нет, наследников и близких друзей — тоже.

— А вы навели обо мне справки?

Он покачал головой.

— Тут не нужно наводить никаких справок. У вас все на лице написано, — Джонатан придвинулся ближе, словно для того, чтобы лучше разглядеть воображаемую надпись. — Одиноки, не поняты, несчастны. Вам нужно, чтобы вас похитили — выдернули из болота и увезли как можно дальше. Именно это я и делаю.

Меня охватило раздражение. За кого этот человек себя принимает? Как он смеет врываться вот так в мою жизнь и перекраивать ее на свой вкус?

— Вы меня совсем не знаете, — сказала я как можно убедительней. — Не воображайте, будто что-то поняли обо мне после пары минут общения.

Джонатан посмотрел на меня долгим взглядом.

— У нас еще будет время познакомиться, — пообещал он уверенно. — Лететь далеко, мы многое успеем обсудить.

— Например?

— Например, кризис на Ближнем востоке. Что вы о нем думаете?

— Ничего. Плевала я на кризис.

— Тогда давайте о музыке. Вам понравился мой концерт?

Разумеется, как любой эгоманьяк, Джонатан хотел похвалы, и я почти не притворялась, из упрямства изображая безразличие.

— Я не разбираюсь в классике. И в пианистах.

Джонатан рассмеялся, продемонстрировав полоску по-американски безупречно-белых зубов.

— Ничего, это поправимо, — казалось, он совершенно не обиделся. — Тогда давайте говорить о вас. Давно у вас это? До какой стадии дошло?

— Что — это? — в этот момент я почти поняла, как можно ударить кулаком в стену из-за того, что горничная принесла не те розы. Потому что мне хотелось сделать то же самое. Интересно, насколько это больно?

— Расстройство. Сколько раз в день вы моете руки? Вы злитесь, когда кто-нибудь трогает без спроса ваши тюбики с кремом?

— А вы? — поинтересовалась я, надеясь хоть немного задеть его или сбить с толку. Но это оказалось бесполезно.

— На вашем месте я бы злился, и еще как, — не возражал он против моей формулировки. — Мне очень сложно сдержаться, когда все идет не по плану. А вам?

— Как в случае с горничной? — поинтересовалась я, игнорируя его вопрос.

Я надеялась вывести его из себя, но Джонатан лишь согласно кивнул.

— Да, например.

— А где был ваш помощник, когда вы дрались с дверью? Разве ему не полагается беречь ваши бесценные руки?

Джонатан снова вздохнул. Но не разозлился, как я надеялась. Я вообще никак не могла понять, где у него переключатель, превращающий красавца в чудовище, и это сводило меня с ума.

— Я тоже думаю, что ему не стоило оставлять меня наедине с этим монстром, — сказал Джонатан. — Я имею в виду горничную. Бог знает, во что все в итоге могло вылиться. Эти приступы ярости сложно контролировать.

— Может, вам стоит принимать успокоительное? — предположила я.

— Я пробовал, — признался он. — Ничего хорошего. Реакция теряется. Я играю хуже, а этого нельзя этого допускать. Поэтому я и решил забрать вас с собой. Вы меня успокаиваете. Мы вместе уже четверть часа, а мне все еще не хочется ни бежать, ни драться.

— Мне не нравится роль живой таблетки, — сказала я. Как будто это имело значение. — Не люблю, когда во мне видят вещь.

В его глазах появилось выражение, которого я не могла прочитать. Джонатан молчал так долго, что я начала терять терпение.

— А что, если я сейчас отпущу вас? — наконец предложил он. — За паспортом. Вы вернетесь к взлету?

Я наклонила голову.

— Возможно.

— Мне нужно знать точно.

— Зачем мне возвращаться?

Он пожал плечами.

— Потому что вы хотите быть со мной. А я хочу быть с вами. Все просто.

— Вы не можете знать, чего я хочу.

Джонатан улыбнулся.

— Могу. Желаете проверить?

Я киваю, и он протянул мне руку ладонью вверх.

— Дайте свою руку.

Я не могла поверить своим ушам, и ему пришлось повторить просьбу. Даже через ткань перчатки, кажется, я чувствовала, какая горячая у него кожа. Джонатан сжал мою ладонь и прежде, чем я успела понять его намерение, наклонился и коснулся губами костяшек моих пальцев, сначала указательного, потом среднего — ровно так, как хотела сделать я. Улыбнувшись, поднял на меня глаза в пушистых ресницах.

— Я дам вам все, чего вы хотите, — пообещал он, и от его взгляда у меня сжалось горло, а от прикосновения задрожало все внутри.

— Наверное... — сказала я осторожно, — наверное, мне все-таки стоит съездить за паспортом.

4

Я собиралась в дорогу тщательно. Если частные самолеты и правда не досматривают, у меня был шанс провезти с собой кое-что. Не слишком дорогое в переводе на деньги, но совершенно бесценное, когда дело касается времени. Вряд ли я легко могла бы найти все нужное, не вызывая подозрений.

— Вы точно вернетесь? — спросил он еще раз. Молчаливый Ярдли нетерпеливо переминался с ноги на ногу в ожидании моего ответа.

— Думаете, я смогу сбежать от вашего помощника?

В темных глазах Джонатана все еще плескалось недоверие.

— Оставьте что-нибудь в залог, — попросил он. — Что-то ценное, за чем придется вернуться.

Ничего ценного с собой у меня не было. В клатче, помимо крема для рук и тюбика дезинфицирующего раствора, были лишь матирующие кожу салфетки и телефон. Который, должно быть, просто разрывался от СМС-ок Кристины. Впрочем, сейчас мне было не до нее.

— Может, оставите перчатку? — предложил Джонатан, но увидев, как судорожно я сжала руки, поторопился добавить. — Простите. Это бестактно с моей стороны. Вот, я придумал... — он расстегнул ремешок наручных часов и протянул их мне. — Возьмите. Если вы не хотите оставить нечто ценное, я сам дам вам то, что вам захочется вернуть. Эти часы подарил мне отец. Это единственная вещь, которая у меня от него осталась, так что сами понимаете, как они мне дороги...

Металл все еще хранил тепло его тела — я чувствовала это даже через ткань перчатки.

— Я не...

Джонатан пресек возражения, сжав мою руку в кулак.

— Возьмите, — настойчиво сказал он. — Так мне будет спокойней. Я буду точно знать, что вы вернетесь.

Его рука все еще сжимала мою, и, как ни странно, мне не хотелось прерывать контакт. Мы встретились глазами, и это было так интимно, что меня охватил жар.

— Идите же, — произнес он едва слышно. — А то не отпущу.

Я пересела в другую машину, чтобы ехать с Ярдли домой, в полном смятении. Никогда не думала, что со мной может случиться нечто подобное. Прекрасные принцы обычно приходят к безупречным киногероиням, а не к неидеальным девушкам вроде меня. Как случилось, что я встретила своего? Может, это сон и я вот-вот проснусь?

Бросив взгляд в зеркало заднего вида и убедившись, что Ярдли смотрит на дорогу, я осторожно приподняла подол юбки и ущипнула себя за бедро — туда, где кожа не была защищена ни чулком, ни шелком трусиков. От боли у меня тут же выступили на глазах слезы, и я прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Когда я снова посмотрела вперед, то увидела, что Ярдли с любопытством, неприличным для слуги, наблюдает за мной.

Впрочем, он служил не мне, так что вряд ли можно было поставить это ему в вину. С горящими от стыда щеками я резко одернула подол и отвернулась к окну.

За всю дорогу туда и обратно мы не обменялись ни единым словом.

5

Полтора часа в разлуке показались мне адом. Свернувшись в комочек на заднем сидении лимузина, я вынула часы Джонатана и сжала в руке. Закрыв глаза, провела кончиками пальцев по гладкому стеклу циферблата, коснулась стальных звеньев браслета... Металл снова остыл, но стоило подержать часы подольше, и они опять начали согреваться. Я думала о том, что они были с Джонатаном долгие годы, и если бы могли говорить, рассказали бы мне о нем немало интересного.

Когда мы наконец поднялись по трапу в салон маленького частного самолета, была уже глубокая ночь. При виде меня Джонатан с улыбкой встал с места, и мое сердце окатило теплой волной. Я была так счастлива его видеть, что просто не передать словами. В его глазах я видела ответную радость.

— Вы вернулись, — сказал Джонатан. Белая кожа салона самолета источала легкий запах дезинфектора. Я улыбнулась.

— У меня есть ваша вещь. Я должна была ее вернуть.

Я протянула ему часы, но Джонатан не сделал ответного движения. Вместо этого он покачал головой.

— Оставьте их себе.

— Что?! — я не могла поверить своим ушам. — Но ведь это часы вашего отца! Я не могу...

Джонатан рассмеялся и подошел ближе. Сейчас, когда мы стояли рядом, я вдруг заметила, что он выше меня. При моем росте почти в сто семьдесят семь сантиметров (не считая каблуков) это редкое явление.

— Я никогда не встречал своего отца, — сказал Джонатан. — Я даже не знаю, кем он был. Так что у меня нет его вещей. Да и подарков я не принимаю. Эти часы я купил в прошлом году в Швейцарии.

Я смотрела на него в полном смятении. Часы в моей руке вдруг показались чужеродным предметом, и я положила их на маленький столик.

— Вы меня обманули, — обвинила я.

Джонатан, похоже, нисколько не смутился и не почувствовал за собой никакой вины.

— Я просто боялся, что вы не вернетесь, — искренне сказал он. — Пришлось импровизировать.

Он улыбнулся так по-мальчишески лукаво, что сердиться на него стало решительно невозможно.

— Вам здорово удается импровизация, — призналась я.

Джонатан подошел ко мне вплотную.

— Мне все это говорят.

Мы одновременно посмотрели на часы, небрежно брошенные на стол, и Джонатан наклонился и поднял их. Я затаила дыхание: я знала, что это значит для таких, как мы — взять в руки вещь, которую трогал кто-то другой. Он надел мне часы поверх перчатки и защелкнул замок.

— Вот видите, вам они идут гораздо больше, чем мне, — сказал Джонатан. — Для меня они слишком маленькие.

— Спасибо, — я улыбнулась, размышляя, не испортятся ли часы, если протереть их дезинфектором.

Пилот между тем сделал нам знак, и я села, приготовившись отбыть в новую жизнь.

6

Даже в темноте дом Джонатана впечатлял. Скупо освещенные фонарями огромные мрачные башни в готическом стиле и увитые плющом старые стены заставляли вспомнить о жутких английских сказках — о домах с привидениями, что беззвучно бродят ночами по узким извилистым коридорам, пугая гостей и хозяев страдальческими стонами. Погода идеально дополняла угрюмую картинку: стоило нам выйти из вертолета, на который мы пересели в аэропорту Эдинбурга, как густые тучи над острым шпилем замка еще больше потемнели, где-то в самой глубине небес сверкнула изломанная молния, и глухо пророкотал гром.

Да, мы оказались не в Америке, как я ожидала, а в Шотландии. Американской визы в паспорте у меня не нашлось, а вот английская как раз была.

Перемена планов, казалось, не вызвала у Джонатана ни малейшего раздражения.

— Вам нравится Шотландия? — спросил он и, выяснив, что для меня это будет первым визитом в те края, продолжил. — Должен предупредить, по ночам там бывает холодно — чертовы британцы вечно экономят на отоплении. Ничего личного, Ярдли, — обернулся он к помощнику. — Просто это правда. У меня там постоянно мерзнут руки, а это, как ты понимаешь, нехорошо. И почему мы не полетели во Францию? Там значительно более доброжелательный климат.

Ярдли взглянул на меня. Безо всякой, я отметила, симпатии.

— У мисс нет шенгенской визы, — обронил он неохотно. — Это значит, что Европа для нее закрыта.

Должна заметить, для помощника он был не слишком любезен. Я бы никогда не позволила себе обсуждать кого-либо в его присутствии.

Однако в тот момент наш вертолет коснулся земли, и разговор прервался. Вид замка, открывшийся передо мной, оказался великолепным отвлечением.

— Это ваш дом? — спросила я Джонатана, мысленно ругая себя за глупый вопрос. Разумеется, дом был его — иначе зачем бы он привез меня сюда?

— Это замок, — ответил Джонатан, который, как я уже успела заметить, любил точность формулировок. Кто-то назвал бы это занудством, но лично я всегда считала внимание к словам восхитительным качеством: ведь у каждого предмета и явления есть лишь одно верное название. — Замок четырнадцатого века, фамильный. Когда-то в нем жили короли. Если вы не слишком утомлены, могу устроить для вас небольшую экскурсию.

Он подал мне руку, помогая выйти, и я без колебаний приняла ее. Похоже, скоро я могу к этому привыкнуть. Джонатан слегка сжал мои пальцы, и все мысли тут же улетучились из моей головы, а во рту пересохло.

— Получается, гм... вы — лорд? — спросила я неловко.

Джонатан рассмеялся.

— Ну что вы! Это вам моя фамилия показалась аристократической? На самом деле, мои предки со стороны матери — об отце мне ничего не известно — из Австралии. Если верить истории, они были преступниками, отправленными в ссылку из Англии. Может, среди них и был какой-нибудь мятежный герцог, не знаю... Моя мама — учительница начальных классов. Ничего аристократического. Вот Ярдли, — он кивнул на помощника, распоряжавшегося насчет нашего багажа, — Ярдли у нас лорд.

Признаться, это удивило меня, однако вовсе не Ярдли был мужчиной, которого мне хотелось узнать ближе. Решив, что поразмыслю о подчиненном положении высокородного помощника позже, я продолжила расспросы.

— У вас есть братья или сестры?

Джонатан покачал головой.

— Нет, я — единственный ребенок. Хотя мне всегда хотелось иметь брата или сестру — кого-то, кто понимал бы меня и принимал таким, как есть, — он остановился у входа, ожидая, пока прислуга откроет перед нами двери. — Ну вот, теперь вы все обо мне знаете. Чем отплатите за откровенность?

Неудобно признаваться, но от его взгляда я каждый раз вспыхивала, как школьница.

— А что бы вы хотели узнать?

— Все, — просто сказал Джонатан. — Я хочу знать о вас все. Но давайте начнем сначала. Кем были ваши родители?

Мы вошли в просторный холл с мозаичным полом. Потолки здесь были до того высоки, что один взгляд на них вызывал головокружение. Огромная хрустальная люстра, переливающаяся всеми цветами радуги, мрачно нависала над нами на толстых медных цепях. Широкая лестница вела наверх как минимум сотней ступеней, покрытых толстым ковром багряного оттенка. Такое ощущение, что прогресс и цивилизация совершенно не затронули это место.

Спохватившись, что так и не ответила на заданный мне вопрос, я повернулась к своему спутнику.

— Простите. Меня отвлекла вся эта роскошь, — призналась я. — О чем вы меня спросили?

Улыбаясь, Джонатан приблизился вплотную.

— Вы устали, — заметил он. — Давайте отложим разговор до утра. Вас проводят в вашу комнату — надеюсь, вам там будет удобно.

И, прежде чем я успела ответить, наклонился и легко поцеловал в лоб.

7

В свою комнату я вошла в полном смятении. Когда в последний раз кто-то прикасался ко мне? Просто поразительно, как этому удивительному человеку удалось столь быстро сократить дистанцию между нами — и до того легко, словно я была совершенно обычной девушкой (а не больной на всю голову поборницей чистоты, как выразился мой последний ухажер при расставании; долгая история, расскажу в другой раз).

Мы встретились с Джонатаном всего несколько часов назад, а мои чувства к нему уже были настолько сильны, а доверие до того велико, что я по первому зову отправилась за ним, не спрашивая о цели пути. Такое поведение было мне совершенно несвойственно, но я ничуть не жалела о своем безрассудстве. Казалась, с первой секунды между нами протянулась незримая, но прочная нить, привязавшая меня к нему так крепко, что мне было страшно даже представить себе, как я переживу несколько часов в разлуке.

Переступив порог своей комнаты, я едва не вскрикнула от удивления. На секунду мне показалось, что я попала в другую реальность. Абсолютно все здесь было белым. Стены и пушистый ковер на полу, двери, свисающая с потолка люстра, стол, кресла и большая кровать — все сияло безупречной, девственной чистотой.

Здесь не осталось и следа золоченой роскоши, отличавшей убранство замка — комната была обставлена в стиле модерн. И все вещи были новыми. Это было очевидно с первого взгляда: стеклянного столика в углу комнаты никто еще не касался, а на кровати никто не спал.

Единственным цветовым пятном в этом зимнем царстве был букет роз в вазе замысловатой формы: множество чайных и одна алая. И когда только Джонатан успел устроить все это?

Пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы, я приблизилась к стоящим на столе цветам и осторожно вытянула красную розу.

— Вам нравится?

От неожиданности я вздрогнула и инстинктивно стиснула тонкий стебелек сильнее. И тут же едва не разжала руку: острый шип проткнул перчатку и вонзился мне в палец.

Тем не менее, я улыбнулась симпатичной маленькой горничной. В конце концов, моя неосторожность — вовсе не ее вина.

— Все просто идеально, спасибо! — искренне сказала я.

— Здесь есть внутренняя линия, — улыбчивая горничная указала на телефон у кровати. — Номер мистера Хейеса — 1, а мистера Ярдли — 2.

Я молча кивнула, надеясь, что горничная расценит мое безмолвие верно и уйдет. Однако девица явно не собиралась этого делать.

— Правая дверь ведет в вашу гардеробную, а левая — в ванную, — продолжила она, не делая, впрочем, попыток войти в мою комнату. — Простите, что не открыла их. Нам были даны четкие инструкции ни к чему здесь не прикасаться.

На сердце снова стало тепло, и я быстро взглянула на телефон. Желание услышать Джонатана было нестерпимым, и я просто дождаться не могла, когда же горничная уйдет.

В дверь деликатно постучали, и молчаливый слуга внес мой чемодан.

— Ваш багаж, — проинформировала меня горничная. — Может, вы голодны? Принести вам чего-нибудь?

— Нет, спасибо, — я покачала головой. — Я, пожалуй, слишком устала и сразу пойду спать.

Наконец-то до горничной дошло.

— Тогда не будем вам мешать! — сказала она все с той же радушной улыбкой. — Спокойной ночи, мисс!

Едва за ней закрылась дверь, я поспешила к телефону и, быстро протерев трубку дезинфицирующей салфеткой, что лежала в кармашке моего платья как раз на такой непредвиденный случай, приложила ее к уху. Мои пальцы ощутимо дрожали, когда я набирала заветную единичку.

Гудок следовал за гудком, и мое сердце постепенно усмиряло свой бег. Джонатан не отвечал. После пятого сигнала мне стало окончательно ясно: в комнате его нет. А может, он просто слишком устал и не хотел, чтобы его беспокоили. Ведь, в отличие от меня, бездельницы, Джонатан отыграл накануне очень напряженный концерт. Устыдившись своего эгоизма, я аккуратно положила трубку на место и повернулась к двери, у которой все еще стоял мой чемодан. Предстояло разобрать его, прежде чем отправляться в постель.

Мира всегда учила меня: не стоит оставлять долгов на завтра.

8

Завтрак я проспала. Обычно я не слишком хорошо сплю на новом месте, но переизбыток впечатлений и разница во времени сделали свое дело: когда я проснулась, большие часы на стене показывали десять утра.

Не в моих привычках подолгу нежиться в постели, но белизна комнаты, лишь слегка приглушенная шторами, действовала на меня умиротворяюще. Даже в полутьме она мягко, молочно светилась.

Сладко потянувшись, я подумала о том, что Джонатан, должно быть, давно уже встал, а значит, звонить ему не было никакого смысла — вряд ли он все еще в своей комнате.

Желание немедленно ощутить его присутствие кольнуло меня, словно вчерашний розовый шип.

Его часы лежали на ночном столике рядом с кроватью, и я взяла их, мимолетно подумав, что нужно бы перевести время. Однако вместо этого я надела их на руку и застегнула на запястье. Прикосновение металла к обнаженной коже (перчатки, в которых я сплю по ночам, короткие — не закрывают запястий) заставило кожу собраться мурашками.

Закрыв глаза, я представила, что Джонатан рядом. Полагаю, у вас сложилось обо мне впечатление как о холодной, бесчувственной женщине, безразличной к наслаждениям плоти, а возможно, и вовсе незнакомой с ними.

И если первое действительно недалеко от истины, то второе — всего лишь заблуждение. У меня было несколько любовников, и хотя физическая сторона отношений никогда особенно меня не привлекала, я знаю, как доставить удовольствие мужчине. Конечно, не стоит ожидать от меня пылкости куртизанок, готовых исполнить любой мужской каприз, каким бы отвратительным и извращенным он ни был. Скажем, обмен жидкостями, который происходит при чересчур страстных поцелуях или оральных ласках, кажется мне омерзительным. Однако и не прибегая к крайним мерам можно оставить о себе незабываемое впечатление. И если имя Арнольда Кегеля для вас не пустой звук, вы понимаете, что я имею в виду.

Тем не менее, стоило мне представить, как Джонатан нависает надо мной и, раздвинув коленом мои ноги, засовывает язык мне в рот, у меня возникло желание пойти в ванную и почистить зубы особенно тщательно.

Именно так я и поступила.

9

Когда я спустилась вниз, было уже почти одиннадцать. Приводить себя в порядок еще дольше было бы просто невежливо, так что мой внешний вид был далек от идеала.

Из одежды я выбрала светлые, слегка укороченные брюки (узкие, но не чрезмерно), блузку цвета какао и шоколадные оттенка балетки. Общение с горничной, не понимавшей, что для утюга нужно использовать идеально чистую воду, отнял у меня лишние пять минут.

Еще с лестницы я услышала, что внизу играют на рояле и пошла на звук. Сердце мое радостно билось: всего несколько метров отделяли меня от Джонатана.

Однако путь мне неожиданно преградил Ярдли. Его ухмылка не предвещала ничего хорошего.

— Ну и ну, кого я вижу! — сказал он, демонстрируя неприятно-острые зубы. — А вы не ранняя пташка!

— И вам доброе утро, — я старалась не демонстрировать неприязни. Не мое право — судить работников Джонатана. — Здесь чудесно спится! Джонатан занят?

Ярдли смерил меня недружелюбным взглядом.

— Не слишком, но не советую к нему сейчас идти. Он сегодня не в духе.

— Спасибо, я разберусь, — ответила я со всей доступной вежливостью и сделала попытку обойти Ярдли, но тот сделал шаг в сторону, чтобы помешать мне пройти.

— Не стоит разговаривать со мной как с прислугой, — заявил он неприветливо. — И если я говорю, что не нужно беспокоить Джонатана, делайте, что сказано. Идите в столовую. Я распоряжусь, чтобы вам что-нибудь приготовили.

Хотя обычно я стараюсь относиться к людям ровно, должна признаться: антипатия Ярдли была взаимна. Этот человек был неприятен мне на физическом уровне, и я недоумевала, как он вообще мог быть ближайшем помощником Джонатана?! На мой взгляд, они были слишком уж разными.

— Позвольте мне пройти, — сказала я как можно спокойней, совершенно игнорируя его грубость. — Вы загораживаете мне путь.

— Вы неважно слышите? — поинтересовался Ярдли, грубо ухватывая меня за руку повыше локтя. — Или плохо понимаете по-английски?

Наверное, он так думал меня остановить. Но вряд ли этот неучтивый лорд предполагал, что я дам ему отпор. И уж тем более не ожидал, что я именно таким образом. Неторопливо опустив свободную руку к его ширинке, я резко сжала пальцы.

Глаза Ярдли стали огромными, как у филина, а кожа на щеках пошла пятнами. Он тотчас же отпустил мой локоть и попытался разомкнуть мои пальцы, сжимавшие его фамильные ценности. Однако это не помогло: я лишь стиснула пальцы крепче.

— В следующий раз оставлю вас вообще без наследства, — предупредила я. — Понимаете мой славянский акцент?

Не посмев в ответ крикнуть или ударить меня, он запыхтел, заливаясь краской гнева, и я еще немного усилила нажим.

— Говорите громче, пожалуйста!

На его шее прямо перед моим лицом был багровый кровоподтек, напоминающий засос, и я вынуждена была наблюдать это отвратительное пятно до тех пор, пока Ярдли не выдавил:

— Да, понимаю. Отпустите же меня, вы... — тут он прибавил выражение, которое я не решусь здесь воспроизвести. Должно быть, я просто ослышалась.

Подержав Ярдли еще пару секунд, я отпустила его, и он сразу же торопливо пошел прочь, неловко согнувшись и бормоча в мой адрес что-то неясное, но определенно угрожающее.

— На завтрак я буду черный кофе и омлет, — сказала я ему вслед. — Распорядитесь, пожалуйста.

Ответа не последовало, и я отправилась к Джонатану, по пути ожесточенно стирая с ладоней следы прикосновения к Ярдли. Руки, даже защищенные перчатками, казались мне теперь грязным, а локоть, который он так грубо сжимал, на каждое мое движение отзывался болью.

Должно быть, будет синяк.

10

Звуки музыки привели меня в библиотеку. Джонатан сидел за роялем и играл какую-то необычную пьесу со странным рваным ритмом. Как я уже говорила, я мало что понимаю в классике (признаться, никакая музыка вообще не вызывает у меня эмоционального отклика), но эта мелодия звучала тревожно и странно, словно речь взволнованного, умственно нездорового человека. Должно быть, у того, кто написал ее, в голове был хаос, а на душе — тяжесть.

Внезапно музыка прервалась. Джонатан обернулся и взглянул на меня: возможно, увидел отражение в гладкой поверхности рояля, а может, просто ощутил мое присутствие. Я замерла на месте. Ярдли говорил, что Джонатан не в духе, и возможно, я зря ему помешала.

Впрочем, на мой взгляд, он вовсе не выглядел расстроенным и раздраженным. Разве что немного усталым — я не могла не отметить его бледность, как и темные тени, что залегли у него под глазами. Должно быть, ночью он плохо спал, — от этой мысли меня кольнуло сочувствие.

Но тут Джонатан улыбнулся своей чудесной открытой улыбкой, и все мудрые мысли тотчас же улетучились у меня из головы. Просто поразительно, какое влияние на меня имел этот человек!

— Добрый день, — сказал он приветливо, поднимаясь в места, чтобы встретить меня. — Выспались?

Отвечая на приветствие и вопрос, я с удовольствием отметила, что происхождение Джонатана не отразилось на его вкусе: несмотря на ранний час и домашнюю обстановку, он был гладко выбрит и безупречно одет. Никаких идиотских джинсов или растянутых футболок, столь любимых его соотечественниками. На Джонатане были легкие серые брюки и белая рубашка, выгодно подчеркивающие его загорелую кожу и темно-карие глаза. Но прежде, чем я успела рассмотреть его обувь, Джонатан слегка наклонился и быстро коснулся губами моей щеки. Пахло от него восхитительно — чем-то чистым и свежим, словно колкий морозный воздух, смешанный с перцем. — Вы потрясающе выглядите, — добавил он с легкой улыбкой.

От его прикосновения щека все еще горела, будто Джонатан поставил на мне несмываемое клеймо. Губы его, как я успела отметить, были теплыми и сухими — никаких мокрых поцелуев, просто дружеское приветствие.

От его близости ноги стали ватными, и мне пришлось незаметно опереться о крышку рояля, чтобы не упасть.

— Что вы играли? — спросила я, надеясь хотя бы ненадолго отвлечься от мыслей, которые он у меня вызывал.

— Это? — Джонатан отступил и посмотрел на рояль, словно вспоминая. На лицо его набежала тень. — "Варварское аллегро". Это написал Бела Барток*. Вам понравилось?

Мне было страшно сказать какую-нибудь глупость о непонятном для меня предмете, который при этом явно имел для него значение.

— Очень экспрессивно, — осторожно сказала я. — И... мятежно? Чем-то похоже на джаз.

Его брови поползли вверх, а красиво очерченные губы приоткрылись от удивления.

— А ведь и правда, — заметил Джонатан, улыбнувшись. — Действительно, похоже на джаз. И в этом есть что-то мятежное, да. Вот здесь... — он пододвинул для меня стул, а потом сел к роялю и сыграл быстрый рваный фрагмент.

Его лицо неуловимо изменилось — словно Джонатан не извлекал звуки из рояля, а слышал внутри себя. Это было одновременно прекрасно и пугающе.

— Вам нравится эта пьеса? — спросила я, когда музыка смолкла.

Джонатан провел по клавишам кончиками пальцев, а потом посмотрел на меня.

— Очень, — признался он. — Но я никогда не играю ее на концертах.

— Почему?

— Моя мама ненавидела ее, — ответил Джонатан, продолжая вести какую-то легкую мелодию. Вид его длинных пальцев, двигающихся с немыслимой быстротой, завораживал.

— Ненавидела?

— Она умерла.

— Простите.

— Ничего страшного. Это было давно.

Джонатан на секунду прикрыл глаза, словно вспоминая.

— Я разучил ее, когда мне было тринадцать, — продолжил он тихо. — Это очень сложная вещь, быстрая, не каждому взрослому музыканту под силу... Я ужасно собой гордился. Мне хотелось сделать маме сюрприз... Но когда я начал играть, она вдруг встала и молча вышла, — Джонатан снял руки с клавиш и сложил на коленях, глядя в пустоту. — Я не мог понять, что случилось, а она молчала — просто игнорировала меня с моими вопросами три недели. За это время она не сказала ни единого слова.

Голос Джонатана дрогнул, и он замолчал. Я поколебалась, прежде чем прервать затянувшуюся паузу.

— А потом?

— А потом все вдруг прекратилось, — сказал он уже своим обычным голосом. — Она просто снова начала говорить со мной, как ни в чем ни бывало. Я был так рад, что больше ни о чем ее не спрашивал. Уже после, намного позже я понял, в чем дело. Маме показалось, что это бунт, что-то вроде заявления, понимаете? Как будто я пытался сказать ей, что не хочу больше играть или что она слишком сильно на меня давит. Услышав "Аллегро", мама решила, что таким образом я выражаю протест. Но я просто хотел ее порадовать. Думал, что так она будет гордиться мной еще сильней, но... Я просто хотел ее порадовать.

Он снова замолчал, а потом осторожно опустил крышку. Не зная, как реагировать, я поддалась безотчетному порыву и положила руку поверх его.

— Это прекрасная мелодия, — искренне сказала я. — И вы изумительно ее играете. Жаль будет, если ваши поклонники не смогут ею насладиться.

— Спасибо, — ответил Джонатан едва слышно. — Может, когда-нибудь я и правда ее сыграю. Однажды, когда она перестанет напоминать о мне грустных временах.

Его глаза были так близко, что я ничего не видела, кроме них. Моя рука все еще лежала поверх его, и он накрыл мои пальцы другой ладонью.

— Могу я спросить? — Джонатан погладил ткань моей перчатки. — Вы всегда их носите?

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Почему? Не хотите прикасаться к грязи?

Его откровенность требовала ответной искренности с моей стороны. Я покачала головой.

— Нет. Это из-за моей сестры. Она меня вырастила. Когда родители погибли, она стала мне и папой, и мамой... Это было тяжело, сейчас я это понимаю — ведь ей было всего восемнадцать, — запнувшись, я взглянула на Джонатана; он слушал со всем вниманием. Кончик носа вдруг нестерпимо зачесался, и мне стоило неимоверных усилий сдержаться от нервного почесывания. Контролировать себя помогало лишь то, что Джонатан смотрел на меня в упор и при этом не выпускал моей руки. Так что я досчитала до пяти и сделала медленный вдох, прежде чем продолжить. — Я постоянно с ней спорила, все делала наперекор — маленькие дети ведь всегда ищут у взрослых слабину. Чем сильнее Мира злилась, тем больше я шалила и капризничала. И однажды, когда я отказалась мыть руки, она сорвалась: притащила в ванную, открыла кран с горячей водой и держала мои руки под водой, пока у меня кожа не покрылась волдырями... Это было так больно, просто ужасно! Но еще хуже было чувство вины: ведь это я своими капризами вынудила ее так поступить. Если бы я вела себя, как полагается, она бы не разозлилась и не вышла из себя, понимаете?

Бросив быстрый взгляд на Джонатана, я осеклась. На него было страшно смотреть: его челюсти сжались, а глаза потемнели. Казалось, он и сам на грани срыва.

— Сколько вам было лет? — с трудом спросил он. — Когда это случилось?

— Года три или четыре... Я не помню. Какое это теперь имеет значение?

Джонатан на секунду зажмурился, точно отгоняя кошмарные видения.

— Вы правы, — он прерывисто вздохнул. — Никакого. Ваша сестра — где она сейчас?

— Умерла.

— Хорошо, — это вырвалось у Джонатана явно непроизвольно, но он тут же овладел собой. — Простите. Я имел в виду — мне очень жаль.

— Все в порядке.

Говоря это, я почти не лукавила. Признаться, он был не первым, кому я рассказывала свою историю. С каждым разом это было чуть-чуть легче.

Джонатан поднял на меня глаза.

— Покажите мне свои руки, — умоляюще сказал он. — Мне нужно увидеть.

И я решилась.

— Хорошо.

Медленно высвободив ладонь из его хватки, я потянула на себя ткань перчатки на указательном пальце. Джонатан не сводил с меня глаз, и я чувствовала себя так, словно раздеваюсь перед ним — вся, целиком и полностью. Ощущение наготы было таким мучительно-острым, что внизу живота у меня незнакомо заныло. Это ощущение не было неприятным — скорее, наоборот.

Палец за пальцем, я снимала перчатку с левой руки, не отрывая глаз от лица Джонатана. Его рот приоткрылся, а грудь вздымалась ощутимо чаще, чем раньше. Когда я одним резким жестом сдернула перчатку, он вздрогнул и подался вперед, чтобы не упустить ни единой детали.

Моя рука была безобразна — мне даже не нужно было смотреть, чтобы это видеть. Однако Джонатан явно так не думал. Бережно взяв ее в ладони, он прильнул губами к следам ожогов, уродовавшим кожу. Ощутив его прикосновение, я непроизвольно сжала колени.

Стук в дверь заставил вздрогнуть нас обоих.

— Простите, что прерываю, — донесся до меня голос Ярдли. — Ланч готов.

11

День прошел в восхитительном безделии. После ланча Джонатан, как и обещал, устроил мне экскурсию по замку. Слушать истории из жизни английской знати, что веками разворачивались в этих стенах, было интересно и познавательно. Джонатан оказался чудесным рассказчиком. Подозреваю, кое-какие факты в его исполнении обросли дополнительными яркими деталями, но истории от этого выходили порой просто уморительные, так что я совершенно не возражала.

Из замка мы отправились в роскошный сад, встретивший нас неожиданными для этой мрачной местности буйными красками и ароматами цветов и скошенной травы. От окружавшей меня невероятной красоты — и, конечно, от близости Джонатана — голова слегка кружилась, и мой внимательный спутник подхватил меня под руку, оберегая от возможного падения. Обычно чужие прикосновения мне неприятны, но в Джонатане было нечто, что вызывало у меня безграничное доверие и ощущение защищенности. И отстраняться совершенно не хотелось.

Время от времени нас прерывали телефонные звонки. Большинство из них Джонатан пропускал, каждый раз извиняясь за то, что не может выключить телефон совсем, но на пару-тройку ему все же пришлось ответить. Впрочем, надо отдать ему должное, он сворачивал их довольно быстро, явно не желая оставлять меня скучать надолго.

Хотя скуки я совершенно не испытывала. Во время его переговоров у меня появлялась дополнительная возможность полюбоваться Джонатаном, и я с удовольствием ей пользовалась, стараясь, впрочем, не рассматривать его слишком откровенно.

Безусловно, он был одним из красивейших мужчин, что когда-либо встречались на моем пути. Придирчивый наблюдатель, возможно, мог счесть черты его лица грубоватыми, однако исключительное обаяние Джонатана заставило бы уняться даже самого строгого критика.

От ветра его густые темные волосы немного растрепались и несколько тонких прядей упали на лоб. Обычно любой беспорядок во внешности, своей или чужой, вызывает у меня раздражение, но сейчас это меня не беспокоило. И если мне и хотелось убрать волосы с лица Джонатана, то лишь для того, чтобы узнать, каковы она на ощупь.

Очередной звонок прервал нашу прогулку, и Джонатан, взглянув на экран, убрал телефон в карман с выражением явного неудовольствия.

— Вас все время беспокоят, — сочувственно сказала я. — Наверное, поклонники узнают телефон...

— Нет, это не поклонники, — со вздохом ответил Джонатан. — Это моя бывшая жена. Согласно решению суда она не имеет права подходить ко мне ближе, чем на сто метров. Впрочем, это не мешает ей звонить.

Признание меня неприятно поразило, и от растерянности я не нашла ничего лучше, чем спросить:

— Вы были женаты?

Джонатан бросил на меня изучающий взгляд.

— Почему это вас так удивляет? Да, был. Вообще-то дважды. Но все уже в прошлом.

Я кивнула на телефон, который снова издал писк.

— Судя по всему, ваша жена так не думает. Вы не ответите?

Он покачал головой.

— Нет. К этому часу, я думаю, она уже очень пьяна и просто обзванивает записную книжку.

Порой мой язык — быстрее мысли.

— По всей видимости, ваше имя встречается в ней чаще других, — вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать, что же я такое говорю.

Джонатан недоверчиво посмотрел на меня, и уголки его губ приподнялись в хитрой улыбке.

— Вы ревнуете меня? — уточнил он.

Моим щекам стало жарко.

— Простите, — пробормотала я. — Это было совершенно неуместно.

Джонатан остановился, вынуждая меня сделать то же самое: моя рука все еще покоилась на сгибе его локтя.

— Не говорите так, — мягко сказал он. — И не извиняйтесь, пожалуйста. Все, что вы делаете, абсолютно уместно. Вы беспокоитесь за меня —

значит, что я вам небезразличен.

Я не знала, что сказать. Джонатан не ошибся — я действительно волновалась за него и не хотела, чтобы кто-то причинил ему вред. Но было ли у меня право так к нему относиться?

— Я прав? — тихо спросил он, сокращая и так незначительную дистанцию между нами. — Скажите мне.

Говорить я была совершенно не в силах, а потому просто наклонила голову.

— Ева, — позвал Джонатан. — Посмотрите на меня.

Встретившись с ним глазами, я замерла от нахлынувших эмоций. То, что я чувствовала к нему, было невозможно описать словами. Прочитав это в моем взгляде, он поднял руку и коснулся моих волос — осторожно поправил выбившуюся от ветра прядь и остановился, безмолвно спрашивая разрешения продолжать. Мои ресницы сомкнулись в знак согласия, и Джонатан едва ощутимо дотронулся моей щеки, кончиками пальцев обвел контур губ... Его прикосновения были легче перышка — никакой грубости, никакого желания показать свою власть или воспользоваться моей беспомощностью.

Секунду спустя я ощутила на щеке его теплое дыхание.

— Я хочу быть с вами, — прошептал он едва слышно. — Вы хотите быть со мной?

Вся защита, которую я годами выстраивала, боясь привязаться слишком сильно или обжечься слишком больно, рухнула в одно мгновение. На вопрос Джонотана существовал только один верный ответ.

— Да, — ответила я.

Глаза у меня все еще были закрыты, и я ожидала, что сейчас Джонатан скрепит наше соглашение поцелуем, однако его не последовало. Вместо того чтобы прикоснуться к моим губам, он прислонился лбом к моему лбу.

— Я приду к вам сегодня вечером, — сказал Джонатан. — Пообещайте, что будете ждать.

12

Ужин прошел как в тумане. К нам присоединился Ярдли, что было неудивительно — ведь он был не камердинером, а помощником Джонатана, возможно, даже другом. Именно он говорил больше всех: вспоминал забавные истории из их с Джонатаном общего прошлого — закулисные байки и случаи из гастрольной жизни, живо интересовался моей биографией. Попутно выяснилось, что у нас есть несколько общих знакомых — театральный режиссер из Чехии и пара европейских актеров. Словом, разговор тек легко и непринужденно, и я бы даже прониклась к Ярдли симпатией, если бы не утренний эпизод. Ведь теперь-то я понимала: вся его доброжелательность была показной, а интерес — надуманным. Ярдли оказался двуличным, неприятным типом, и мой долг был уберечь Джонатана от его лжи.

Джонатан...

Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы в груди у меня теплело. Мы сидели напротив друг друга за круглым столом, и я любовалась движением его губ, то размыкавшихся, чтобы принять кусочек стейка, то смыкавшихся на краю бокала с красным вином. Мне всегда казалось, что еда — процесс не менее интимный, чем секс. Точнее, это вещи одного порядка. Путь удовлетворения естественных потребностей может быть как эстетичным, так и отталкивающим. И если вам нравится наблюдать за тем, как человек ест, это означает, что вы принимаете его на особом тайном уровне и готовы подпустить к себе близко, предельно близко...

Мысль о том, что должно было последовать за ужином, волновала и пугала меня одновременно. Смешанные чувства разбавляла легкая нотка разочарования — оттого, что мой прекрасный принц оказался обычным человеком из плоти и крови, хотевшим того же, чего желали миллиарды мужчин до него — подчинить себе женщину, совершить с ней ритуал, закрепляющий его право собственности и единоличной власти над ее телом и душой.

Хотелось бы мне, чтобы он оказался другим, но, вероятно, мои желания — всего лишь утопия, мечта о несбыточном. Ни одному мужчине никогда не будет достаточно лишь общности мыслей и единения душ — ему будет нужно слияние тел, бессмысленное и гадкое занятие, которые только лишь лишенные фантазии развратники могут называть любовью.

Однако это совершенно не означало, что я собиралась саботировать процесс нашего сближения. Время, которое оставалось до ужина, я всецело посвятила приготовлениям к предстоящей ночи.

Я приняла ванну с ароматическим маслом, а затем умастила все тело нежным кремом с ароматом весенних цветов. От этого моя кожа стала гладкой и нежной, словно шелковая перчатка. Затем я привела в порядок волосы — после обязательных ста прикосновений щетки они лежали свободно, легкой волной, вызывая желание коснуться мягких завитков. Чтобы придать им легкий аромат, я спрыснула их на затылке любимыми духами. Теперь, стоило мне повернуть голову, от них исходил нежный запах лилий.

Лицо ждал обычный ритуал — очищающий мусс, пилинг, тоник, ампула, сыворотка, кремы для гляз и лица, бальзам для губ, — впрочем, вы уже и сами все знаете, и утомлять вас повторением нет нужды.

Перчатки для вечера нашлись совсем тонкие, полупрозрачные. Несмотря на это, они прекрасно скрывали мои жуткие шрамы, что делало их особо ценным предметом гардероба. Прежде чем натянуть их, я придирчиво осмотрела свои руки. Несмотря на мои многочисленные попытки избавиться от следов ожогов, они по-прежнему выглядели словно лоскутное одеяло: слои кожи наползали друг на друга, а ногти росли неровно и некрасиво. Вздохнув, я в задумчивости покрутила кольцо на безымянном пальце правой руки. Точно такое же было у Миры. Однажды мы решили сделать одинаковые кольца в знак сестринской любви и заказали их у знакомого ювелира. Колечко было двухслойным: наружная часть — из красного золота, средняя, подвижная — из белого. Эту внутреннюю часть я порой крутила в минуты задумчивости, и движение металла успокаивало меня, настраивая на позитивный лад. Сейчас я, как обычно, прокрутила его ровно тридцать один раз (по числу дней в этом месяце) и загадала желание: чтобы сегодняшняя ночь прошла легко и без проблем.

Возможно, выбранное мной платье (узкое, цвета лунного камня) было не самым подходящим для того, кто хотел бы сорвать его с меня одним движением. Однако Джонатан, я надеялась, не скрывал в себе зверя. То, что я о нем знала, подсказывало мне: он будет действовать нежно и осторожно, чтобы не причинить дискомфорта, а напротив, доставить удовольствие. Увы, последнее было невыполнимой задачей.

Весь ужин мы переглядывались, улыбаясь так, словно делили на двоих одну тайну. Судя по кислому виду Ярдли, он быстро понял, что между мной и Джонатаном установилась особая связь, недоступная окружающим. Возможно, из-за волнения я выпила чуть больше, чем обычно себе позволяю, и от этого голова моя стала легкой, а мысли опасными. Мне даже захотелось протянуть руку и коснуться Джонатана — невзирая на свидетелей в лице Ярдли и прислуги, время от времени появляющейся в столовой.

Ощущение предвкушения было до того острым, что я с трудом смогла проглотить несколько листиков салата, а к мясу едва притронулась. Обычно я не жалуюсь на аппетит, и благодаря удачной наследственности это никак не отражается на моей фигуре, однако в тот вечер я отказалась от десерта, желая провести несколько минут в одиночестве и собраться с мыслями перед приходом Джонатана.

Войдя в свою комнату, я на секунду прислонилась спиной к стене, надеясь остановить головокружение. Желание близости с ним было так велико, что я едва сдержала стон. Впрочем, я говорю не о половом акте как таковом — мне хотелось другого: прижаться к Джонатану, вдохнуть его запах, уснуть в его объятиях, положив голову к нему на грудь. Ни один другой мужчина не вызывал у меня подобных желаний, никто не заставлял чувствовать себя не самостоятельной личностью, но частью единого целого...

Негромкий стук в дверь прервал мои мысли, заставив сердце замереть, а потом — забиться быстрее. Мне не нужно было даже оборачиваться, чтобы узнать, кто переступил порог моей белой комнаты.

Джонатан подошел ко мне со спины и молча положил руки на талию. Он прижал меня к себе, и я услышала, как быстро бьется его сердце. Несколько секунд мы просто стояли рядом, наслаждаясь близостью друг друга и пытаясь выровнять дыхание. Потом Джонатан наклонился к моему уху.

— Я ужасно соскучился, — сказал он, едва ощутимо касаясь мочки губами.

— Я тоже, — призналась я. — Почему вы так долго не шли?

Джонатан прижал меня крепче.

— Нужно было кое-что уладить, — он поцеловал меня в шею — туда, где бился пульс. — Проклятые дела... Простите, что заставил ждать.

Должно быть, опять звонила его бывшая жена. А может, Ярдли доставал своими вопросами. Но теперь наконец-то между нами не стояло теней прошлого. В эту ночь Джонатан принадлежал только мне.

Я повернулась к нему и провела рукой по его лицу. В ответ тот закрыл глаза и прижался щекой к моим пальцам, словно пытаясь не упустить ни единого прикосновения.

— Что вам нравится? — спросила я. — Я сделаю все, что вы захотите.

Его ресницы разомкнулись.

— Все, что угодно? — недоверчиво сказал он. — А чего вы сами хотите?

Я осторожно поцеловала его в уголок рта. В эту секунду я нисколько не сомневалась в своем ответе.

— Вас.

Джонатан вздрогнул, словно от удара. С его губ сорвался короткий стон, как будто своим ответом я сделала ему больно.

— Вы доверяете мне? — уточнил он. — Уверены?

Я в жизни ни в чем не была так уверена. Именно это я ему и сказала. В ответ он запечатлел на моих губах легкий целомудренный поцелуй.

— Дайте мне минуту, — попросил Джонатан.

Едва за ним закрылась дверь комнаты, я опустилась на край кровати и закрыла лицо руками. Голова кружилась — от вина и волнения, а сердце стучало до того быстро, что было трудно дышать. Что он задумал? Почему ушел? Эти вопросы не давали мне покоя. Но прежде, чем я начала искать причину в себе, дверь снова открылась. Облегчение, которое я ощутила, было до того велико, что у меня на секунду потемнело в глазах. Значит, моя мысль о том, что Джонатан счел меня слишком странной и сбежал, была глупой и преждевременной.

Он доверчиво улыбнулся мне. В руке у него были острые портновские ножницы.

— Скажите, вам дорого ваше платье? — спросил Джонатан.

13

Не дыша, я следила за его приближением. Платье, которое обтягивало меня словно вторая кожа, не имело для меня особой ценности: оно великолепно сидело, однако его стоимость была слишком незначительна, чтобы я волновалась об его сохранности.

— Вы испуганы? — голос Джонатана был точно шелк. — Я не сделаю вам больно, — он наклонился к самому моему уху, — если, конечно, вы сами не попросите.

Страх, мелькнувший в моем сознании, улетучился. И как я только могла заподозрить его в чем-то дурном?

— Я не боюсь, — призналась я. — Что вы хотите делать?

Он хмыкнул, точно озорной мальчишка.

— Мне кажется, в этом платье вам трудно дышать, — заметил он. — Я заметил еще за ужином.

Я улыбнулась в ответ.

— В этом вы виноваты, а не платье.

Джонатан поцеловал меня в висок.

— Хотите наказать меня?

— Нет.

— Но кто-то должен быть виноват. Или что-то.

С этими словами он подцепил широкую бретельку моего платья и щелкнул ножницами.

— Не думаю, что это платье вам нужно, — Джонатан поддел узкий подол, и я ощутила прикосновение металла к коже. Повинуясь его движению, холод змеей поднялся до бедра. — Мой долг — освободить вас, — ножницы скользнули по талии и снова щелкнули. Свободная рука Джонатана коснулась моей груди, и я едва сдержалась, чтобы не податься ему навстречу. Быстро поцеловав меня в шею, он резанул ткань на другом плече, и платье распалось на половинки. Прерывисто вздохнув, он властно развернул меня лицом к себе и внимательно осмотрел мою фигуру. — Боже, вы прекрасны, — сообщил Джонатан о результатах осмотра. — Но мне нужно видеть больше. — С этими словами он провел холодными ножницами по моей груди. — Вы не возражаете?

Я с трудом могла бы возразить. То, что он делал, рушило все мои представления о любовном свидании. В этом было что-то извращенное, но невероятно, необычно волнующее.

Ножницы снова раскрылись, блеснув в ярком свете люстры. На этот раз их жертвой стали бретельки моего лифчика. Чашечки все еще держались на месте, и Джонатан щелкнул ножницами между ними, а потом потянул растерзанную ткань вниз. Опустившись на колени, он обвел ножницами контур моей груди. Потом взглянул на меня.

— Вам нравится то, что я делаю? — поинтересовался он. — Вы не боитесь?

Мое тело горело так, словно его опустили в кипящую смолу. Прикосновения Джонатана вызывали жар и желание прижаться к нему, чтобы не позволить разорвать контакт.

— Очень, — выдохнула я.

Один уголок его рта дрогнул к самодовольной ухмылке.

— Мне продолжать?

— Да.

Ножницы скользнули вниз по моему животу и зацепили ткань трусиков.

— Я хочу делать с вами ужасные вещи, — признался Джонатан. — Вещи, которым нет оправдания. Но я не думаю, что вы к ним готовы...

Я схватилась за его плечи, чтобы не упасть; ноги у меня подкашивались.

— Я готова, — уверила я его. — Готова.

Не отрывая от меня взгляда, Джонатан опустил ножницы еще ниже. От прикосновения металла между ног я вздрогнула. Зрачки Джонатана расширились и, казалось, заполнили место радужной оболочки: теперь его глаза были черными-черными.

Ножницы скользнули назад, а затем вперед.

— Вы точно хотите этого?

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Ножницы щелкнули. Я ожидала боли, однако Джонатан разрезал лишь ткань — аккуратно и точно, не глядя, словно делал это не в первый раз. Скорее всего, так оно и было.

Еще один щелчок — и из одежды на мне остались лишь чулки вместе с поясом, туфли на высоких каблуках и перчатки. Отстранившись, Джонатан с жадностью рассмотрел меня — каждый сантиметр открытой его взору кожи.

— Идеально, просто идеально... — пробормотал он, поднимаясь.

Ножницы со стуком упали на пол, и Джонатан сжал ладонями мои обнаженные ягодицы и прижал меня к себе. Сам он до сих пор был полностью одет — даже галстук не ослабил. Синхронно, точно в танце, мы сделали несколько шагов по направлению к кровати.

Склонившись к моему лицу, Джонатан снова поцеловал меня, но на этот раз не ограничился невинным касанием: его губы раздвинули мои, а кончик языка скользнул ко мне в рот. Я замерла. Возбуждение, которое я испытывала до этого момента, внезапно схлынуло. Мои руки, обнимавшие Джонатана за плечи, вдруг словно по собственной воле уперлись ему в грудь.

— Стойте, — прошептала я панически, прервав поцелуй. — Погодите...

— Что такое? — спросил Джонатан, с трудом переводя дыхание. — Что...

Но едва взглянув на меня, он все понял. На его лице появилось выражение, которое я не могла понять, а в глазах мелькнула боль. В следующий момент Джонатан отстранился.

— Простите, — сказал он. — Я не... я все испортил, верно?

Видеть его поражение было невыносимо.

— Нет, дело не вас, — попробовала я исправить положение. — Это я во всем виновата. Давайте начнем сначала...

Но Джонатан сделал еще один шаг назад.

— Нет, — сказал он, проводя обеими руками по волосам. — Не нужно. Не стоило мне... Простите.

С этими словами он отвернулся и, не прощаясь, быстро вышел из комнаты. Потрясенная, я опустилась на край кровати и, зажав рот рукой, чтобы не разрыдаться, невидящим взглядом уставилась в стену. У меня было чувство, подобное которому случается, наверное, у мореплавателя, чей корабль неожиданно налетел на айсберг. Внутри у меня словно что-то закрылось — не было ни сил, ни боли, ни сожалений. Я нашарила на тумбочке пульт, выключила свет в комнате и, как была в чулках, туфлях и перчатках, залезла под одеяло и свернулась клубочком, молясь, чтобы заснуть сразу же и не видеть снов.

14

Не знаю, как долго я лежала в тишине, вглядываясь в отсвечивающую неестественной белизной комнату. Казалось, я нахожусь в глубокой могиле, куда нет доступа ни единому звуку, похороненная заживо. Впрочем, заживо ли? Сколько я не прислушивалась к себе, ответом мне была лишь полная, всепоглощающая тишина. Ни одного чувства не осталось внутри — все замерло, растворилось, покрылось ледяной корочкой. Наверное, реши я больше не дышать, мое тело бы даже не оказало сопротивления — просто послушно отключило бы легкие и сердце, остановив ток крови в моих венах. Но даже на это у меня не осталось сил.

Я лежала, неотрывно глядя на циферблат часов, пока онемение не начало проходить. Вслед за апатией навалилась тяжесть: на грудь мне словно положили могильную плиту, и я начала задыхаться. Сердце билось в груди так, точно мне не хватало кислорода, а перед глазами начали плясать огненные искры... Стены как будто начали сближаться, а потолок — опускаться на меня, выдавливая из комнаты остатки воздуха.

Охваченная внезапным приступом паники, я вскочила с постели и включила свет. От сияющей белизны комнаты заболели глаза, и я поняла, что больше ни минуты не хочу в ней оставаться. Набросив легкий шелковый халат, я завязала на талии пояс и осторожно открыла дверь. С момента ухода Джонатана прошло уже больше часа, и я надеялась, что дом к этому моменту погрузился в сон. Если мне повезет, я никого не встречу, а если с кем-то и столкнусь, скажу, что захотела выйти на улицу, подышать свежим воздухом, но заблудилась.

В коридоре было пусто и довольно темно — лампочки горели не на всю мощь, и их тусклый свет позволял разве что разглядеть очертания дверей, ведущих, по всей видимости, в другие спальни. В замке было множество помещений, и расположения большинства из них (как и их предназначения) я не запомнила. Впрочем, во время экскурсии по этому огромному дому у меня была другая цель: слушать голос Джонатана, смотреть на него...

Что теперь будет со мной, с нами? Чем меня встретит утро? Будет ли Джонатан холоден и безразличен или притворится, будто ничего не случилось?

Паника постепенно уступила место вине и сожалению, смешанным с отчаянием. Что же я наделала?! Как я могла столь эгоистично оттолкнуть его? Получится ли у меня снова восстановить доверие, которое, несомненно, разрушилось из-за моего глупого поступка? Если бы только возможно было все изменить, вернуться к тому моменту, что оказался переломным, я бы сделала это, не задумываясь. Однако теперь для этого было слишком поздно.

Звук знакомого голоса заставил меня замереть на месте.

Джонатан!

Подняв голову, я увидела освещенный дверной проем слева по коридору, и затаила дыхание. Самым лучшим сейчас было бы развернуться и пойти обратно, пока меня не заметили, однако мучительное желание узнать, что чувствует мой несостоявшийся возлюбленный, охватило меня, не позволяя отступить. Подталкиваемая в спину болезненным любопытством, я неслышно подошла поближе и прислушалась.

-...эта женщина меня угробит, — говорил Джонатан. — Звонит весь день, не переставая! Что ей от меня нужно?

Голос у него был совершенно обычный — ни следа горечи и отчаяния, которые ощущала я. Разочарование кольнуло меня, но я тут же его усмирила. Ни к чему поощрять несправедливое чувство. Джонатан не страдает, и это должно радовать меня, а не огорчать.

— Того же, чего и все остальные, Джо, — насмешливо ответил второй голос с сильным британским акцентом. Принадлежал он, разумеется, противнейшему Ярдли. То, что он называл Джонатана просто "Джо" оказалось еще одним пунктом в списке его неприятных качеств. — Стефания хочет твоей любви. Возможно, также преданности и хотя бы немного нормальности. То есть вещей, на которые ты просто не способен.

Джонатан рассмеялся, и, охваченная безотчетным желанием снова его увидеть, я сделала еще пару шагов и осторожно заглянула в комнату, встав так, чтобы по-прежнему оставаться незамеченной. Комната оказалась гостиной — с широкими диванами, стеклянным журнальным столиком и чем-то вроде бара. Джонатан стоял ко мне в пол оборота, наливая себе в низкий стакан жидкость янтарного оттенка. Пиджака и галстука на нем не было, а пара пуговиц у горла была расстегнута, что придавало ему более расслабленный, почти домашний вид.

— Вечно с тобой одно и то же, Эд, — повернувшись к невидимому мне Ярдли, Джонатан покачал головой и отхлебнул из своего стакана. — Если ты считаешь меня таким бездушным засранцем, что тебя рядом со мной держит?

Тот хмыкнул.

— Преданность, Джо, только лишь преданность. Да и кто, кроме меня, мог бы так долго тебя выносить? Кто стал бы разгребать за тобой дерьмо? Тебе стоит ценить меня больше — ведь я до сих пор не выдал тебя властям, хотя порой меня так и подмывает рассказать всю правду о великом Джонатане Хейесе. Прекрасная бы получилась история, как считаешь?

Лицо Джонатана застыло, а в глазах появился опасный блеск.

— Если я пойду на дно, Эд, — отчетливо сказал он, — я и тебя потяну за собой. Не надейся остаться чистеньким. Интересно, что скажет на это твоя семья? Бьюсь об заклад, тетя Милли будет очень огорчена! Глядишь, совсем оставит без наследства.

Диван скрипнул, и Ярдли появился в поле моего зрения. Лицо его было бледным и злым — как тогда, утром, когда он попытался удержать меня от встречи с Джонатаном.

— О, ну тогда не удивляйся, если и мне будет что рассказать прессе, — выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Например, о твоем маленьком хобби. И ведь я даже представлю кое-какие доказательства — ты же не думал, что я вправду все уничтожу, верно? Вот это будет настоящая сенсация, а, Джо? Скандал на весь свет! От тебя отвернутся все, мой дорогой. Вот тогда и посмотрим, чьему слову больше веры — твоему или моему.

Лицо Джонатана было обманчиво-спокойным. Он молча выслушал своего... помощника? недруга? врага? — и оглядел свой полупустой стакан на просвет.

— Мне кажется, ты слишком много знаешь, Эд, — сочувственно заметил он. — А это плохо — слишком большой груз ответственности. Придавливает к земле, будит ненужные мысли... Можно, задумавшись, оступиться на лестнице и сломать себе шею, — Джонатан подошел к Ярдли вплотную, пристально глядя ему в глаза. Потом потрепал помощника по щеке и улыбнулся. — Честное слово, мне будет очень, очень жаль!

— Ты мне угрожаешь? — уточнил тот.

Джонатан пожал плечами, снова отступая.

— Никогда, — он сделал еще глоток. — Зачем бы я стал это делать?

То, что случилось дальше, до сих пор не укладывается у меня в голове. Протянув руку, Ярдли отобрал стакан у Джонатана и, быстро глотнув из него, отставил в сторону.

— Чтобы позлить, Джо, как всегда. Порой ты просто с ума меня сводишь! — с этими словами он положил руку на затылок Джонатана и притянул к себе. Когда их губы соединились в грубом, жадном поцелуе, я прижала руку ко рту, чтобы вскрикнуть вслух. Это было просто невозможно, и я ни за что не поверила бы в нечто подобное, если б не увидела своими собственными глазами.

Ярдли провел обеими руками по плечам Джонатана и притянул его к себе — точно так же, как совсем недавно это делал сам Джонатан, целуя меня. В ответ тот издал приглушенный стон и подался вперед, прижимаясь к нему всем телом. В их движениях была особая слаженность, отличающая давних любовников. Глядя на них, я нисколько не сомневалась: они предавались этому чудовищному, противоестественному занятию уже десятки, а может, и сотни раз. Как ни ужасно это было осознавать, Джонатан Хейес, звезда классической музыки и любовь моей жизни, оказался тайным содомитом.

Подтверждая мои наихудшие опасения, он открыл потемневшие от вожделения глаза и хрипло сказал:

— Ох, Эдди, что ты делаешь со мной...

Ярдли мерзко рассмеялся и провел языком по губам.

— Что, я целуюсь лучше, чем твоя фригидная сучка?

До Джонатана я никогда не встречала людей, чье настроение бы менялось так быстро. Оттолкнув любовника, он нахмурился.

— Черт, вечно тебе нужно все портить, Эд!

Тот снова потянулся было к Джонатану, однако он снова отбросил его руки.

— Не прикасайся ко мне! — прошипел он, отступая.

— Джо... — на Ярдли было неудобно смотреть, лицо его выражало растерянность и отчаяние. Должно быть, ровно таким взглядом я проводила Джонатана я всего лишь час назад.

— Я иду спать, — отвернувшись от Ярдли, он пошел в сторону двери.

Я застыла. Если сейчас Джонатан сделает всего лишь пару шагов, то непременно увидит меня, и кто знает, что он тогда сделает. Еще совсем недавно он смотрел на меня с нежностью и восхищением, но что будет, если Джонатан узнает, что я подслушала его тайну?

Однако судьба меня очевидно хранила. Стоило Джонатану занести ногу над порогом, как Ярдли в одно движение оказался рядом. Обхватив его сзади за талию, он уткнулся в его плечо лбом.

— Пожалуйста, не уходи, — умоляюще пробормотал он. — Да что с тобой такое, Джо? С тех пор, как ты притащил сюда эту девицу, я просто сам не свой от ревности. Ты так смотришь на нее, так к ней прикасаешься... Кто она такая, Джо? Что она для тебя значит?

Лицо Джонатана смягчилось. Посмотрев в темноту, успешно скрывавшую меня, он сказал:

— Ничего, Эд. Она не значит ничего.

Пятясь, я отступала все дальше и дальше, пока освещенный дверной проем не остался за поворотом. И только тогда бросилась бежать.

15

Я встретила рассвет, сидя у стены в своей белой комнате. Дойти до кровати у меня не было сил: стоило мне попытаться встать, как перед глазами тотчас же начало плыть. Должно быть, виной всему оказался сырой шотландский климат, а может, дело было в смене часовых поясов. Признать, что Джонатан был причиной моих страданий, не позволяли гордость и упрямство: в моей жизни случались и более серьезные потрясения — трагическая гибель родителей, смерть сестры... Впрочем, ни одно из них не выбивало меня из колеи настолько сильно.

Ближе к утру я, должно быть, ненадолго забылась сном, потому что перед моим мысленным взором снова появилось ненавистное лицо Эдварда Ярдли. Глядя на меня через плечо ничего не подозревающего Джонатана, он прижал его к себе крепче, а потом торжествующе ухмыльнулся и сказал одними губами: "Фригидная сучка".

Я проснулась, словно от выстрела. Вздрогнув, открыла глаза, не сразу сообразив, где нахожусь. Момент неведения был блаженством: стоило мне вспомнить предыдущую ночь, и сердце сжалось от боли. Звук выстрела повторился. Подойдя к окну, я раздвинула шторы, и тусклый серый свет заполнил комнату. Небо здесь, как я уже успела отметить, большую часть времени было покрыто тучами, то и дело прорывающимися холодным мелким дождем. Кто-то стрелял во дворе. Поискав глазами стрелка, я обнаружила Ярдли. Одетый в короткую куртку из бежевой замши, узкие коричневые брюки и до блеска начищенные ботинки оттенка кофе он и правда выглядел как лорд из какой-нибудь старой книжки. В руках у него было ружье, из которого Ярдли целился по воронам, с возмущенным карканьем носившимся над замком. Должно быть, движение портьер в моей комнате не ускользнуло от его внимания, и Ярдли повернулся в мою сторону вместе с ружьем, дуло которого теперь смотрело точно на меня. Я непроизвольно отпрянула от окна — мало ли что придет в голову этому психу — однако он заметил меня и помахал рукой в знак приветствия.

Приветствие, что и говорить, вышло странным и скорее напоминало предупреждение. Что ж, мистер Ярдли, вы победили. Я убираюсь отсюда вон.

Собирая вещи, я обратила внимание, что дотрагиваться до безымянного пальца правой руки — того самого, на котором я носила кольцо — мне больно. Сняв перчатку, я рассмотрела подушечку: она покраснела, припухла и на любое прикосновение отзывалась чувствительным уколом. В середине припухлости была маленькая черная дырочка — словно застрявшее пчелиное жало — и я вдруг поняла, откуда взялась эта ранка. В свой первый вечер здесь я вытащила из букета алую розу и укололась шипом. Я точно помнила, что едва дождавшись ухода горничной продезинфицировала ранку, однако это, по всей видимости, не помогло. На всякий случай я еще раз промыла след укола и приклеила на кончик пальца маленький кружочек лейкопластыря. Бедные мои руки, подумалось мне мимоходом, вечно им достается...

Аккуратно собрав вещи, я привела себя в порядок и снова надела перчатки. Нужно было как можно незаметней спустить чемодан вниз и уходить отсюда поскорее, пока я снова не столкнулась с Джонатаном. Не слишком вежливо с моей стороны будет сбежать, не попрощавшись, но я оставлю ему записку. Надеюсь, он поймет.

Поколебавшись, я вызвала горничную звонком: вряд ли у меня получилось бы самостоятельно добраться до вокзала из замка, в который нам пришлось лететь на вертолете.

В ожидании прислуги я продолжала смотреть в окно, спрятавшись за портьерой. Ярдли, по всей видимости, наигрался в меткого стрелка и ушел внутрь, поскольку теперь двор и сад теперь были пусты. Дождь заливал его, превращая аккуратные садовые дорожки в жидкую грязь. Мне вспомнилось, как накануне мы с Джонатаном прогуливались по ним среди цветов — казалось, это было не вчера, а как минимум год назад.

Наконец раздался стук в дверь, и на пороге появилась та же самая маленькая улыбчивая горничная, что встретила меня два дня назад. Я уже знала, что ее зовут Грета — совсем не по-английски.

После короткой светской беседы на тему того, как я спала прошлой ночью ("прекрасно, благодарю!") и нравится ли мне местная погода ("немного сыровато, но тепло"), я наконец перешла к цели.

— Скажите, Грета, как можно добраться отсюда до ближайшего аэропорта? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно ровнее.

Ее миловидное личико приняло задумчивое выражение.

— Точно не скажу, мисс, — задумчиво ответила она. — Но я могу спросить Данкана — уж он-то должен знать.

— Кто это — Данкан?

— Наш шофер.

Я кивнула.

— Пожалуйста, спросите, — попросила я. — И отнесите мой чемодан вниз, я уезжаю.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Простите, я не знала. Мистер Ярдли не давал мне на этот счет никаких распоряжений.

При одном звуке ненавистного имени на сердце у меня стало тяжело.

— Пожалуйста, не говорите об этом мистеру Ярдли, — сказала я. — А также мистеру Хейесу — особенно мистеру Хейесу. И Грета, мне нужно уехать как можно скорее!

Грета бросила на меня быстрый изучающий взгляд, но тут же опустила глаза.

— Как вам будет угодно, мисс, — кротко сказала она. — Я все сделаю.

Я боялась, что едва выйдя за порог, Грета тотчас же побежит докладывать о моем отъезде хозяевам, но ошиблась.

Когда уже я спускалась вниз, торопясь уйти за порог как можно быстрее, из комнаты на нижнем этаже вышел Джонатан. Мое сердце замерло, когда он поднял голову и увидел меня — одетую по-дорожному, с чемоданом, который нес для меня услужливый дворецкий. Глаза Джонатана расширились от удивления.

— Что здесь происходит? — спросил он. — Куда вы собрались, Ева? Это что, ваш чемодан?

Я открыла рот, но не смогла издать ни звука. В несколько шагов Джонатан пересек холл и встал у подножия лестницы, преградив мне путь вниз.

— Хотели сбежать не попрощавшись? — укорил он, пристально глядя на меня.

Я кашлянула, надеясь обрести голос.

— Мне срочно нужно уехать, — выдавила я. — Простите, Джонатан. Я оставила вам записку, вот, — я показала ему лист бумаги, который держала в руках.

— Записку, вот как, — отозвался он. — И что там написано? Позволите? — Джонатан вытянул из моих рук письмо и раскрыл его. — "Простите, что уезжаю, не попрощавшись. Срочные дела. Спасибо за гостеприимство. Е." — прочитал он. — Могу я узнать, что это за срочные дела?

Затеянный им допрос совершенно мне не нравился.

— Это личное, — ответила я. — Семейное дело. А теперь могу я пройти?

— Мне казалось, вся ваша семья умерла, — заметил Джонатан, не двигаясь с места. — И нет, вы не можете пройти, пока не объясните мне, что на самом деле происходит. Стюарт, несите чемодан обратно, — распорядился он, обращаясь к дворецкому. — Леди никуда не уезжает.

— Вы не можете удерживать меня здесь силой! — возмутилась я. — Я хочу уехать — сейчас же, немедленно!

Кажется, в моем голосе прозвучала паническая нотка, потому что Джонатан тотчас же попросил Стюарта и Грету оставить нас одних и подошел ближе.

— Я и не собираюсь вас удерживать, — сказал он. — Просто прошу вас остаться еще ненадолго. У вас есть вопросы, и я хочу ответить на них. Мне нужно поговорить с вами, объяснить кое-что важное. Если вы и после этого будете настаивать на отъезде, я сам отвезу вас в аэропорт.

Он смотрел на меня серьезно, без тени улыбки, и я не выдержала.

— Хорошо, говорите, — разрешила я.

Но Джонатан покачал головой.

— Нет, сейчас мне нужно уйти. Случилось кое-что... не слишком хорошее.

Беспокойство всколыхнулось во мне, заслонив боль и обиду.

— У вас неприятности? — спросила я встревожено.

Джонатан улыбнулся одними губами.

— Вы все еще волнуетесь за меня? — ответил он вопросом на вопрос. — Спасибо. Это дает мне надежду на то, что все еще можно исправить. — Лицо его было бледным и осунувшимся, а на щеках темнела щетина. Должно быть, подумалось мне, проклятый Ярдли всю ночь изводил его, склоняя к омерзительным вещам. С каждой секундой во мне крепла уверенность: мой любимый впутался в эти противоестественные отношения не по своей воле. Джонатан — просто жертва обстоятельств, и вина его лишь в том, что он слишком хорош, чтобы окружающим не захотелось накинуть на него аркан. Точно подтверждая мои мысли, Джонатан добавил. — Ева, я глубоко сожалею, если обидел вас. У меня возникли серьезные проблемы, и я просто сам не свой... Я все расскажу вам, когда вернусь, обещаю. Просто поверьте мне: когда вы узнаете всю правду, то измените свое отношение обо мне, — он свел на нет и так незначительную дистанцию между нами и поднял мое лицо за подбородок, побуждая посмотреть в глаза. — Прошу вас, останьтесь, — его голос звучал почти умоляюще. — Вы нужны мне здесь. Знаю, мы знакомы совсем недавно, но вы очень дороги мне.

"Ничего, — вспомнилось мне. — Она для меня ничего не значит".

На секунду зажмурившись, я отогнала непрошеное воспоминание. Всему есть свое объяснение. Я должна дать Джонатану шанс высказаться, прежде чем осудить его и вынести свой приговор. Ведь даже самые ужасные преступники имеют право на речь в свою защиту.

Я кивнула, соглашаясь на его предложение.

— Хорошо, — сказала я. — Я останусь.

Джонатан прерывисто выдохнул, словно я сняла с его души невыносимую тяжесть.

— Спасибо вам, — сказал он и, взяв мою руку в ладони, благодарно поцеловал ее. — Обещаю: вы не пожалеете.

16

Когда входная дверь за Джонатаном закрылась, я решила отправиться в столовую на завтрак. Учитывая тот факт, что накануне я с трудом смогла заставить себя прикоснуться к еде, возможно, моя слабость и головокружение объяснялись банальным голодом.

После разговора с Джонатаном я немного успокоилась, и у меня даже появился аппетит. Словом, к себе я возвращалась в повысившемся настроении. В моих планах было перебрать вещи — механические действия и повторяющиеся ритуалы, которыми я себя окружила, всегда меня успокаивали.

Войдя в дверь, я застыла от неожиданности: прямо посреди белого ковра перед моим открытым чемоданом стоял на коленях Ярдли и с интересом рассматривал его содержимое. При виде меня он и не подумал прервать своего занятия.

— А, вернулись! — сказал он как ни в чем ни бывало. — Какая жалость! Я-то надеялся, что вы все-таки уедете.

— Что вы делаете? — помертвев, спросила я, глядя, как он по локоть погрузил руки в моей чемодан. Сама мысль о том, что кто-то до предела мне неприятный трогает мои вещи, роется в них, словно у него есть ордер на обыск, вызывала у меня просто невероятное возмущение, смешанное с брезгливостью. Клянусь, будь в моих руках оружие, я бы не задумываясь пустила его в ход. Но мои ладони были пусты, и все, что я могла, это яростно сжимать кулаки. — Немедленно прекратите! Да как вы смеете прикасаться к моим личным вещам?

Совершенно игнорируя меня, он ухмыльнулся и показал мне маленький черный ящичек, еще несколько минут назад надежно припрятанный на самом дне чемодана. Мои ноги приросли к земле.

— Личные вещи, говорите? — его голос был слаще меда. — Какой интересный выбор для девушки! И зачем вам это? — он бесцеремонно перебирал содержимое ящика. — Или это? Вы хотя бы знаете, как этим пользоваться?

— О, поверьте, — ответила я. — Я в курсе. А вы?

С этими словами я сделала шаг вперед, но Ярдли протянул ко мне руку.

— Стойте, где стоите! — приказал он. — Я так и знал... Вы ведь сразу мне не понравились — с вашими дурацкими перчатками и неприступным видом Снежной королевы. Бедный Джонатан! Вечно ему везет на психопаток. Я сегодня же сделаю так, чтобы вы отправились обратно в свою чертову Сибирь, и только посмейте хоть рот открыть! Или, может, лучше сдать вас полиции? Уверен, если хорошенько покопаться в вашем прошлом, можно обнаружить много интересного!

Я прислонилась к дверному косяку и скрестила руки на груди. Меня вдруг охватило спокойствие. Я видела этого мерзкого слизняка насквозь. Трусливый гаденыш, который думает, будто может управлять людьми с помощью шантажа и угроз.

— Что это вы так улыбаетесь? — поинтересовался он. — Задумали очередное безумство? Ничего не выйдет, милочка! Уж я найду на вас управу!

Воспоминания, которые роились в моей голове, болтая на разные голоса, вдруг унялись, и внутри меня воцарилась умиротворяющая тишина.

— Вы ничего мне не сделаете, — сказала я без малейшего волнения. — Как и Джонатану. Он не принадлежит вам.

Ярдли оскалился, точно дворовая собака. Довольно испуганная собака, отметила я, испуганная и жалкая.

— Вот в этом вы ошибаетесь, — ответил он, поднимаясь на ноги. — Джо — мой, и он сотни раз доказывал это способами, которых вы со своей убогой фантазией даже не можете себе представить.

— Тогда почему он вас скрывает? — с удовольствием ткнула я его в больное место. — Может, дорожит вами меньше, чем вы себе воображаете?

Ярдли неторопливо направился ко мне, и я против воли попятилась. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— А ну захлопни пасть, ты, фригидная дрянь! — прошипел он.

— Надо же, — заметила я в ответ. — У вас для лорда довольно неожиданный выбор выражений. А вот словарный запас скудный. Неужели со вчерашней ночи больше ничего не придумали?

Его глаза на секунду расширились, когда он понял, что я имею в виду.

— Ах, вон оно что! — протянул он. — Значит, ты была там? И как тебе понравился спектакль? Приятно было видеть своего прекрасного принца с мужчиной?

— Нет, неприятно, — призналась я. — И я собираюсь позаботиться о том, чтобы это больше не повторилось. Это грех, вы в курсе? Так вы лишаете себя права на рай.

Ярдли рассмеялся.

— Ого, да ты совершенно свихнулась! Что ты там такое несешь? Грех? Да плевал я на это! Знаешь, что такое для меня рай? Когда Джо сосет мой хуй!

Я пропустила его грубость мимо ушей, осторожно отступая к выходу. Шаг за шагом, следуя за мной, Ярдли вышел на площадку, ведущую к лестнице. В доме было тихо: казалось, кроме нас здесь не осталось никого. Что ж, это было не так уж и плохо.

— Этого больше не случится, — твердо сказала я.

Ярдли хмыкнул.

— И почему ты так в этом уверена?

Моя сила — в быстроте реакции. Это и эффект неожиданности — вот что помогает мне приводить планы в жизнь и ускользать от наказания. Сделав резкий выпад, я обеими руками ударила Ярдли в живот — и тут же отпрянула. По опыту я знаю: падающие люди обожают хвататься за то, что вовсе не предназначено для того, чтобы помочь им удержаться на ногах. Например, за подол моего платья.

Время замедлило ход ровно на ту секунду, которую Ярдли балансировал на краю лестницы, надеясь удержаться. Вниз вели не меньше сотни ступеней, и выяснить их точное число с помощью собственного затылка явно не входило в его планы. Однако человек предполагает, а Бог располагает: в следующий миг Ярдли уже катился по ним кубарем, отчаянно пытаясь ухватиться хотя бы за что-то. Примерно на середине лестницы он прекратил свои попытки, а к ее подножию упал и вовсе неподвижным, словно мешок с мусором. Его правая нога была вывернула под неестественным углом, а тело изогнулось, будто сломанное пополам.

Я еще немного постояла, глядя вниз и прислушиваясь к тишине, и лишь потом неторопливо сошла по лестнице. Опустившись на колени, я вдавила пальцы в шею Ярдли, вздрагивая от отвращения. Через перчатку ничего не чувствовалось, но одна мысль о том, чтобы снять ее и попробовать еще раз, вызывала чувство гадливости.

Я искренне надеялась, что с Ярдли все кончено, но, увы, утверждать наверняка я бы этого не взялась. А раз так, нужно было перестраховаться. Поднявшись, я вошла в ближайшую комнату и взяла с дивана небольшую подушечку. Если приложить ее на несколько минут к лицу Ярдли, о нем можно будет уже не волноваться.

Когда я вернулась, он лежал все так же неподвижно. Так что я снова опустилась на колени и приготовилась исполнить последнюю часть плана по уничтожению Эдварда Ярдли.

В этот момент я вдруг услышала, как в замке входной двери повернулся ключ. Это было ужасно некстати. Вскочив на ноги, я заметалась, лихорадочно размышляя, как поскорее избавиться от следов преступления.

Между тем дверь открылась, и на пороге возник Джонатан.

— Кажется, я забыл... — начал было он и осекся. В один миг Джонатан охватил взглядом неподвижное тело, лежащее на полу холла, и меня, все еще сжимающую в руках подушку. — Что вы делаете? — тихо спросил он.

Судя по его виду, я могла бы поклясться: в его мозгу сложилась совершенно неверная картинка.

— Сейчас я все объясню! — пообещала я, делая к нему шаг. — Джонатан, это совсем не то, что вы думаете...

17

Быстрыми шагами Джонатан пересек холл и, не слушая меня, упал на колени рядом с неподвижным телом своего помощника.

— Эдвард, — позвал он, наклоняясь к нему ближе. — О боже... Ты меня слышишь? Что тут произошло?

— Он упал с лестницы, — озвучила я очевидное. Джонатан едва взглянул на меня; так же, как я пару минут назад, он приложил пальцы к шее Ярдли, надеясь нащупать пульс. Судя по тому, как Джонатан с облегчением выдохнул, искомое удалось обнаружить.

— Жив, — выдохнул он, все так же не глядя на меня. Подтверждая мои наихудшие опасения, Ярдли вдруг пошевелился и издал жалобный стон. — Тише, тише, Эд, — Джонатан успокаивающе погладил его по волосам. — Лежи смирно, не двигайся. Сейчас я тебе помогу... Господи, да что же это! — он сокрушенно покачал головой. — Сначала Стефания, теперь ты... Слишком много смертей для одного утра, слишком...

Веки Ярдли дрогнули и поднялись — с трудом, словно заевшие дверки часов с кукушкой. Он перевел полный муки взгляд с Джонатана на меня, и в его глазах мелькнула ненависть. Однако речь ему явно изменила: вместо обвинительной речи у него вырвалось лишь мычание. Из уголка рта показалась тонкая струйка крови и неспешно потекла по подбородку. Должно быть, во время падения он прикусил свой поганый язык. Что ж, поделом!

— Тише, тише... — повторял Джонатан, продолжая гладить Ярдли. — Это все моя вина, я знаю... Не нужно было вчера желать тебе упасть с этой чертовой лестницы... Но я не хотел этого, Эд, клянусь тебе, я не хотел!

Странное дело, промелькнуло у меня в голове. При всем беспокойстве о судьбе Ярдли, вызывать помощь он также не спешил. Джонатан посмотрел на меня. В глазах у него стояли слезы, и мое сердце сжалось от горя. Видеть его страдания было просто невыносимо, особенно учитывая тот факт, что именно я была их причиной.

— Дайте мне подушку, — сказал он прерывающимся голосом и протянул руку. Не вполне понимая, что он собирается делать, я положила требуемое ему на ладонь. Его пальцы судорожно сжали тонкий шелк.

— Мне так жаль, малыш, — искренне сказал Джонатан. Подбородок у него задрожал, и он прикусил губу, чтобы не разрыдаться. — Прости меня, Эдди! Прости меня, пожалуйста...

Глаза Ярдли расширились. Похоже, он понял все раньше, чем я. Меня же дальнейшие действия Джонатана заставили буквально прирасти к полу от шока. Не обращая внимания на протестующее мычание Ярдли, он прижал подушку к его лицу и навалился сверху всем весом, не переставая жалобно всхлипывать.

Умирающие никогда не хотят умирать. Они борются и борются до последнего, надеясь вырвать право на еще один вздох. Однако сопротивление Ярдли было изначально обречено на провал. Падение ослабило его, а Джонатан явно был полон решимости завершить то, что не смогла доделать я. Ярдли дергался еще несколько мучительно-долгих секунд, и все это время Джонатан бормотал что-то бессмысленно-нежное, словно успокаивал капризного ребенка, а не убивал своего любовника у меня на глазах.

Наконец Ярдли обмяк. Его руки упали на пол, а между раскинутых ног начала расползаться лужа. Это значило, что мышцы Ярдли, включая и те, что удерживали мочу внутри его тела, полностью и окончательно расслабились. Это значило, что он обрел покой.

— Все кончено, — сказала я, осторожно опускаясь рядом. Джонатан по-прежнему удерживал подушку на лице Ярдли, и я коснулась его плеча, надеясь обратить на себя внимание. — Джонатан, милый... Ярдли... Эдвард мертв, отпустите его.

Он все еще не реагировал, и я взялась за край подушки и осторожно потянула на себя. Джонатан позволил мне это сделать. Я бережно отвела его руки и сняла подушку с лица убитого. Рот и подбородок Ярдли были испачканы кровью, а широко раскрытые глаза равнодушно смотрели в пустоту. Сомнений не было: он был мертв.

Поколебавшись, я закрыла ему глаза рукой и снова попробовала вывести Джонатана из состояния шока, в котором тот явно пребывал.

— Джонатан... — я отвела с его лба непослушную прядь волос. — Джо, ты меня слышишь? — от дурацкого сокращения меня передернуло, однако это неожиданно возымело эффект: Джонатан посмотрел на меня. — Нам нужно вызвать полицию, — сказала я. — Эдвард просто упал с лестницы. Трагический несчастный случай, никто не виноват, понимаешь? Ты сможешь сам позвонить?

Он едва заметно кивнул.

— Вот и замечательно, — одобрила я. — Звони в полицию, а я пока избавлюсь от... — я бросила быстрый взгляд на подушку, испачканную кровью, — от всего лишнего.

Я уже хотела встать, когда Джонатан вдруг с силой ухватил меня за руку.

— Постойте, не уходите! — взмолился он. Я села на место, и он посмотрел на меня покрасневшими от слез, лихорадочно блестящими глазами. — Ева... Я ведь сделал это ради вас!

— Джонатан... — начала я, но он не дал мне продолжить.

— Я сделал это для вас, — повторил Джонатан, сжимая мою руку в своей. — Теперь вы мне верите?

Горло у меня сжалось. Я посмотрела на бездыханное тело, по-прежнему лежащее в луже собственных испражнений. Джонатан убил ради меня — чтобы разделить со мной преступление или защитить от последствий, а может, и то и другое сразу. Он принял меня целиком и полностью, не осуждая и не спрашивая о причинах поступков. Вероятно, это и называется любовью. Эта мысль пронзила меня, наполняя счастливым теплом и нежностью по отношению к Джонатану. Несмотря ни на что, он действительно любил меня — теперь я это знала наверняка.

Повинуясь безотчетному порыву, я склонилась и поцеловала его в мягкие губы, стараясь не думать о том, что он делал ими прошлой ночью — после того, как я ставила его наедине с Ярдли.

— Я люблю вас, — призналась я едва слышно, отгоняя непрошеные образы. — Джонатан, дорогой мой, я безумно вас люблю.

Улыбнувшись, он блаженно прикрыл глаза.

— Скажите еще раз, — попросил он, обдавая мою щеку теплым дыханием. — Прошу вас.

— Люблю.

Джонатан прижал меня к себе.

— Я тоже вас люблю.

На этот раз я не противилась его поцелую; нет, я сама приоткрыла губы в ожидании, полностью отдаваясь на его милость. Я принадлежала ему, словно вещь, я готова была полностью подчиниться его воле, я рассыпалась бы на части, если бы он того пожелал.

Но Джонатан желал не этого. Поднявшись, он подхватил меня на руки и понес по лестнице ко мне в комнату. Через его плечо я видела Ярдли, чью кожу уже начала покрывать мертвенная бледность. На лице его застыла жутковатая кривая ухмылка.

18

Мне хотелось бы сказать вам, что близость с Джонатаном была самым восхитительным опытом в моей жизни, что ему удалось пробудить меня от долгого зимнего сна и доставить удовольствие, равного которому не знала, но я пообещала себе, что буду говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

А правда такова: когда все закончилось, я ощущала лишь пустоту и разочарование. В этом не было вины Джонатана. Просто нужно было принять тот факт, что при всем нашем родстве душ и взаимной любви оставались вещи, по поводу которых мы никогда бы не смогли прийти к единому мнению. Секс очевидно был одной из них.

К счастью, его возбуждение в сочетании с парой-тройкой моих трюков привели к тому, что долго все это не продлилось. Когда мучительный акт подошел к концу, и Джонатан со стоном прижался лбом к моему плечу, я провела по его спине обеими руками, радуясь тому, что не сняла перчаток — в сероватом дневном свете, бросавшем холодные отблески на его кожу, было явственно видны покрывавшие тело капельки пота. Живот и лоб Джонатана тоже были влажными, и я с трудом сдерживалась от того, чтобы оттолкнуть его и убежать в ванную. Прерывисто вздохнув, он в последний раз нежно поцеловал меня в губы и лег рядом, прикрывая глаза от света.

— Вам не понравилось, — он не спрашивал, а скорее утверждал.

Я пошевелилась — и тут же ощутила между ног липкую влагу. Это было ужасно.

— Конечно, понравилось, — сказала я.

Джонатан покачал головой.

— Неправда, — он взглянул на меня, и я натянула одеяло повыше.

Он нахмурился.

— Вы что же, стесняетесь меня? — сам Джонатан лежал совершенно обнаженным, не делая ни малейших попыток прикрыться. Его тело, отметила я, было невероятно красивым — не слишком мускулистым, но и не чрезмерно худым. Долгие, плавные линии, мышцы, упруго перекатывающиеся под кожей от малейшего движения, широкая грудь и плоский мускулистый живот, — Джонатан был настоящим совершенством, и я против воли залюбовалась им.

— Нисколько не стесняюсь.

Джонатан потянулся, словно кот.

— Мне нравится, как вы смотрите, — признался он. — Идите сюда.

Подчиняясь воле любовника, я положила голову к нему на грудь и осторожно поцеловала в шею, на что Джонатан ответил тихим стоном удовольствия.

— Нужно убрать тело, — напомнила я. — Прислуга может найти его в любой момент.

— Что? — Джонатан поднял голову, пристально глядя на меня. — Вы думаете об этом... сейчас?

— Кто-то должен об этом думать, — мой голос звучал так, словно я оправдываюсь. Впрочем, так оно и было. — Это серьезно, Джонатан. Мы убили человека. Если его обнаружат, мы окажемся в беде.

Джонатан со стоном опустил голову обратно на подушку.

— Я отпустил прислугу до вечера, — сказал он. — Так что не волнуйтесь, у нас достаточно времени.

— Лучше позаботиться обо всем заранее, — мягко настаивала я. В убийствах ведь главное — аккуратность. Одно неверное движение — и вас могут поймать. Впрочем, вслух я этого не сказала. Ни к чему портить момент близости ненужными признаниями. Однако Джонатан, очевидно, согласился со мной, потому что осторожно высвободился из моих объятий, встал и начала одеваться.

— Вы правы, — сказал он. — Я оставлю вас привести себя в порядок, а сам спущусь вниз. Нужно избавиться от тела, — Джонатан накинул рубашку и начал застегивать пуговицы. — Вряд ли у нас получится списать все на несчастный случай, Ева. Вскрытие покажет, что Эд умер от удушья, а это вызовет массу ненужных вопросов. К счастью, — он быстро взглянул на меня и щелкнул пряжкой брючного ремня, — никто не знает, что вы здесь. Вы ведь не звонили подруге?

Я отрицательно покачала головой.

— Нет.

— Это хорошо, — Джонатан, похоже, совершенно успокоился. На его лицо даже вернулась легкая улыбка. — Так вам будет проще уехать, и ничто не будет связывать вас с этим домом.

— Но прислуга... — возразила я.

— Они будут молчать, если я прикажу, — он снова шагнул к кровати и взял мое лицо в ладони. — Я не могу допустить, чтобы на вас упала даже тень подозрения. Вы мне слишком дороги. Поэтому сейчас я отвезу вас в аэропорт, а потом вернусь и приведу все в порядок.

Его губы в очередной раз прижались к моим, и я с трудом подавила раздражение. Что за дурацкая привычка без конца обмениваться телесными жидкостями!

— Нет, — возразила я, слегка отстраняя его. — Я никуда не поеду. Мы начали это вместе, вместе и закончим. Растворим его тело в кислоте. Здесь ведь найдется помещение, куда нет доступа прислуге?.. Потом вы поедете по делам, вернетесь к ужину. Ярдли не придет, и вы начнете волноваться. Утром позвоните его родственникам, а затем, через день-другой, в полицию. Его начнут искать, но не найдут. Никто его не найдет, понимаете?

Я улыбалась. Признаться, мне ужасно нравился мой план. А вот Джонатан сходу нашел в нем недочет.

— Погодите, — медленно сказал он. — А где мы возьмем кислоту?

Кажется, мне все-таки придется признаться. Странно, но это меня совершенно не пугало. Я доверяла Джонатану целиком и полностью, а значит, не могла больше хранить от него никаких секретов. Завернувшись в одеяло, я молча встала с постели и направилась к своему чемодану, который так и стоял открытым. В секретном отделении, которое Ярдли, увы, все-таки успел обнаружить незадолго до того, как замолчать навеки, у меня была припасена приличная железная бутылка с серной кислотой. С торжествующим видом я извлекла ее на свет и протянула Джонатану.

Выражение его лица было трудно описать словами. В нем смешалось сразу все: и удивление, и любопытство, и восхищение.

— Будь я проклят! — выдохнул он, не сводя с меня потрясенного взгляда. Я ответила ему улыбкой доброй феи. Лично я считаю, что Джонатану бы следовало бы быть осторожней и не озвучивать подсознательные желания вслух. На примере Ярдли легко было заметить, к чему это может привести. Однако я сказала другое.

— Конечно, целиком тело не растворить не получится, но если кислоту разбавить водой и положить его туда на пару дней, от вашего помощника мало что останется. А потом можно будет и в полицию звонить.

— Вы делали это раньше? — поинтересовался Джонатан.

Я неопределенно пожала плечами. Мой взгляд упал на содержимое ящика, грубо распотрошенного Ярдли. Одна из вещей привлекла мое внимание, и мне подумалось, что стоит прихватить ее с собой вниз — просто на всякий случай. Никогда ведь не знаешь, чем закончится день.

— С человеком — никогда, — сказала я. Нос у меня зачесался, будто бы я сейчас чихну, — похоже, сырой местный климат все-таки сказался на моем здоровье. — Я пробовала на свиной туше. Вы знаете, что эксперты-криминалисты используют их для подобных опытов?

— Нет, этого я не знал, — Джонатан осторожно поставил бутылку на стол и приблизился ко мне. — Спасибо, что рассказали. Знаете, у меня теперь остался только один вопрос. Зачем вы привезли с собой кислоту?

Вздохнув, с улыбкой пожала плечами, и он ответил мне понимающим взглядом. То, что я увидела в его глазах, в очередной раз убедило меня: я нашла своего мужчину, наяву встретила идеал, который даже не мечтала отыскать. Он понимал меня без слов, видел все, что я годами скрывала от других, — и не боялся этого. Все это было совершенно невозможно, а оттого еще более прекрасно.

— Я расскажу вам все-все, — пообещала я. — Вы ведь тоже хотели мне кое в чем признаться, не так ли?

Его губы тронула чудесная легкая улыбка, которой просто невозможно было противостоять.

— Все так, — подтвердил он. — Что ж, тогда за дело!

19

— Порой мне кажется, что Бог и правда есть, — сказал Джонатан. — Ведь какова была вероятность нашей встречи, Ева? Один шанс из миллиона? Один шанс из миллиарда? Подозреваю, что тут не обошлось без вмешательства свыше.

Оглянувшись по сторонам, я, пожалуй, была готова с ним согласиться. Мы были в тайном месте, спрятанным за огромным книжным шкафом в библиотеке. Словно в шпионском романе, прикосновение к одной из книг сдвинуло стену в сторону, стоило лишь слегка нажать на корешок.

Комната, в которую мы притащили тело Ярдли, оказалась идеальной для исполнения наших планов. Не просто подвал или чулан — это место было полностью оборудовано для того, чтобы избавиться от последствий действий, которые в какой-то момент пошли не так.

Что я почувствовала, узнав, какую тайну скрывает Джонатан? Признаться, у меня не нашлось бы слов, чтобы это описать.

Это было как богоявление, необъяснимое чудо, столь яркое и ослепительное, что разум поначалу отказался его воспринимать. А что бы почувствовали вы, поняв, что не просто нашли любовь своей жизни, но свою половинку, того, кто подходит вам до самой последней клеточки, того, кто встроен в ваш генетический год, того, для кого вы сами были созданы?

Мы встретились глазами, больше не скрытые покровом тайн — беззащитные в своем доверии, отдавшиеся на волю друг друга.

Джонатан прервал молчание первым.

— Что ж, — сказал он. — Вот теперь вы и правда знаете обо мне все.

Он ждал ответа, но слова покинули меня. Все, что проносилось в моей голове, казалось слишком мелким, глупым, незначительным. Возлюбленный мой принадлежал мне, а я — ему. Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною было — любовь.*** Так что я молча подошла к Джонотану и поцеловала его.

Это было совсем не так как раньше: наш поцелуй не напоминал ни один из тех, которыми мы до этого обменялись. Сейчас я не думала о том, насколько влажным был его рот, чем пахла его кожа и какими были на ощупь волосы его на затылке. Мед и молоко были под языком его, и я изнемогала от любви. Джонатан был моим — весь, без остатка, до самой последней клеточки, а я была вся его. В этот момент мы и правда стали одним — единым целым. Раньше я не думала, что слово "любовь" однажды покажется мне недостаточно выразительным. Если бы я сама могла выбрать момент своей смерти, это был бы он.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, я едва могла дышать. Взяв меня за руку, Джонатан принялся показывать мне вещи, которые, кроме меня, никто не мог оценить по достоинству — так ребенок демонстрирует свои любимые игрушки новому другу.

Здесь был великолепный, блестящий разделочный стол с удобными желобками для стекающей крови. Я видела подобные только в кино, и, признаться, всегда хотела иметь один такой в своем распоряжении. Здесь было множество инструментов, с помощью которых привычную форму человеческого тела можно было разделить на любое количество частей, вплоть до самых маленьких и совершенно неузнаваемых. Здесь была отличная, накрытая крышкой прорезиненная емкость, где получилось бы растворить без остатка полк солдат. Моя бутылка с серной кислотой на фоне гигантской канистры с той же жидкостью показалась вдруг маленькой и жалкой.

— О, только не смущайтесь, — Джонатан бережно поставил мой сувенир на стол для хирургических инструментов. — Я приму это в дар. Кислоты ведь никогда не бывает слишком много, верно?

Я улыбнулась, все еще не веря своим глазам. Этот мужчина был не просто великолепен — он был идеален.

— Возьмите скальпель в ящике для инструментов, — предложил он. — Или вы предпочитаете ножницы?

Поразмыслив, я выбрала ножницы, очень похожие на те, которыми Джонатан пользовался, чтобы срезать с меня одежду. Или, может, те же самые?

— Отличный выбор, — одобрительно кивнул он, глядя на меня с нежностью и восхищением. — У меня есть фартук, если не хотите запачкаться.

От фартука я отказалась. В конце концов, мы не мясники. То, что лежало перед нами на столе, еще недавно было хотя и не очень приятным, но все-таки человеком. Необходимо было проявить хоть немного уважения.

— Вы не возражаете, если я включу музыку? — спросил Джонатан. — Это меня всегда успокаивает.

Я не возражала, и он щелкнул пультом. Из динамиков, спрятанных неизвестно где, полилась нервная, рваная мелодия. Пальцы невидимого пианиста порхали по клавишам до того быстро, что порой казалось, будто некоторые ноты доходят лишь эхом, словно слух не успевает вовремя распознать звук. Странно, что подобная музыка может кого-то успокаивать.

— Давайте, я угадаю, — сказала я. — Бела Барток?

Джонатан довольно улыбнулся и кивнул.

— Видите, я был прав, когда говорил, что скоро вы начнете разбираться в музыке. Это третий фортепианный концерт, — начал он, натягивая резиновые хирургические перчатки. — Барток умер, не дописав всего семнадцать тактов, и эту вещь завершил его ученик, Тибор Ширли. Если этого не знать, невозможно догадаться, что финал написан двумя разными людьми. Должно быть, они были очень близки...

Несколько секунд мы работали — слаженно, будто играли в четыре руки. Его лицо было так же сосредоточенно-спокойно, как тогда, на концерте, когда я впервые увидела его, а движения — до того легки и восхитительно-точны, что я готова аплодировать. Однако была одна вещь, которую мне вдруг захотелось прояснить.

— А ведь вы снова обманули меня, — сказала я, удаляя остатки рубашки Ярдли. Джонатан бросил на меня вопросительный взгляд, и я продолжила. — Когда притворялись, будто убили его ради меня. Но я вас прощаю, потому что вы были восхитительны. Я вам почти поверила.

— Почти? — уточнил он с улыбкой.

Я не выдержала.

— Совершенно поверила. Даже думала вас отпустить.

— А теперь?

— Теперь — нет, — я покачала головой. — Теперь вы мой, навсегда.

— Вы сентиментальны, — заметил Джонатан. — От этого так тепло на душе! Вот я не никогда не собирался отпускать вас. Я люблю вас — и сейчас сильнее, чем когда-либо. Пожалуйста, передайте мне ножи.

Я услужливо протянула поднос с большими мясницкими ножами — они куда удобней скальпелей, если не требуется тонкой работы. Джонатан размял пальцы, словно перед тем, как опустить их на клавиши рояля. Затем взял в руки нож.

— Что ж, приступим.

Нам некуда было торопиться. У нас было достаточно времени, чтобы закончить работу и поговорить.

— За что вы хотели убить Ярдли? — поинтересовалась я. — Он вам надоел?

Джонатан улыбнулся, внимательно глядя на меня.

— С чего вы взяли? — спросил он.

— Я вас подслушала вчера ночью, в гостиной, — призналась я.

— Вон оно что, — Джонатан понимающе кивнул. Мое признание его, похоже, совершенно не обеспокоило. — Ну, тогда большую часть вы уже знаете. Эд решил, что раз я подпустил его так близко и посвятил кое в какие тайны, то показал ему свою слабость, и мне можно угрожать. Однажды он даже довел меня до того, что я его ударил. Помните, вы спрашивали про царапины у меня на руках?

Я согласно кивнула, и он продолжил.

— Я не понимаю, как он мог подвергнуть такой опасности мои руки? Ведь это самое ценное, что у меня есть, — Джонатан покачал головой, словно не в силах поверить в то, что это и правда могло произойти. — К тому же, он не был мне верен. Впрочем, я бы, наверное, ничего не узнал, если бы не Стефания.

— Ваша бывшая жена? — уточнила я, пытаясь справиться со вспышкой ревности мысленными уговорами не ревновать к мертвецам. Джонатан хмыкнул.

— Скорее, наша с Эдом бывшая жена. Бедняжка металась между нами два года, все никак не могла выбрать окончательно. Когда она наконец сбежала, мы оба вздохнули с облегчением. Но, увы, ненадолго...

Как я уже говорила, Джонатан был прекрасным рассказчиком. Его историю о несчастной женщине, что впала в безумие, пытаясь встать между двумя мужчинами, в целом к ней совершенно безразличными, можно было бы записывать, точно книгу. Джонатан поведал мне, как Стефания преследовала его по всему свету, не давая вздохнуть, пока он не потерял терпение и не обратился в полицию. Ее освидетельствовали у психиатра, а потом, подтвердив диагноз, наложили судебный приказ, запрещающий приближаться к Джонатану ближе, чем на сто метров. Однако насчет Ярдли такого приказа не было, и она этим воспользовалась. Во время слежки, которую Стефания устроила за любовником бывшего мужа, выяснилось, что Ярдли несколько раз встретился с одним из репортеров желтой газетки, с которой у знаменитостей уровня Джона просто не может быть никаких дел. Сделав вывод, что Эдвард задумал поведать миру о своих чрезмерно близких отношениях с Джонатаном, она решила опередить его и тоже позвонила в редакцию таблоида. К счастью, о более опасных увлечениях мужа она просто не знала — в противном случае ее бы не оставили в живых. Однако насчет Ярдли Стефания ошиблась: никаких дел с репортером у него не было — так, обычная интрижка. Зато информация о том, что бывшая женушка хочет поболтать с прессой на личные темы, дошла до Джонатана. Судьба Стефании была решена.

— Что вы с ней сделали? — замирая от любопытства, спросила я. От тела на столе к тому моменту практически ничего не осталось, и я поправила респиратор, собираясь открыть бутылку с кислотой.

Джонатан улыбнулся мне поверх хирургической маски.

— У меня есть один чудесный яд, который нельзя обнаружить при вскрытии, — похвастался он. — Я бы воспользовался им и сегодня, но уж очень хотелось произвести на вас впечатление. Я хотел узнать вас поближе...

Порой его взгляды были куда интимней любых действий. Вот и сейчас я ощутила, как щеки начинают гореть, а сердце ускоряет ход. Бросив в гуммированную емкость, напоминающую ванную, голову Ярдли, Джонатан подошел к раковине и включил кран. Мне приятно было видеть, как тщательно он моет руки.

— Каким было ваше первое убийство? — решилась я на личный вопрос.

— Самое первое? — казалось, Джонатан задумался, вспоминая. — Когда мне было восемь лет, я убил свою собаку, терьера. Ронни — так его звали.

— Вам было интересно, как он устроен? — кислота полилась в ванну тонкой струйкой, и плоть противно зашипела.

— Нет, что вы! — казалось, Джонатан даже удивился такому предположению. — Я очень любил его, а он — меня. Не отходил ни на шаг, спал в моей постели... Просто я знал, что однажды он умрет. Постепенно это превратилось у меня в навязчивую идею, — Джонатан выключил воду и посмотрел в пустоту невидящим взглядом. — Я смотрел на Ронни и видел его мертвым. В любой момент он ведь и правда мог умереть — заболеть, подавиться костью или попасть под машину — и оставить меня одного. Просто ужасно, что я так зависел от собаки, верно? Я думал об этом все время, пока однажды мне не пришла в голову идея. Зачем быть рабом обстоятельств, когда можно самому ими управлять?

Я согласно кивнула. Понятно, что было дальше: Джонатан хотел сам решать, кому и как надолго открывать душу и показывать свою уязвимость. А значит, собачьи дни были сочтены...

— А кого убили вы — в самый первый раз? — поинтересовался он, закончив свой рассказ.

Я посмотрела вниз, на то, что осталось от Ярдли.

— Когда мне было восемь, я сожгла дом, где спали мои родители.

Джонатан поднял брови, явно впечатленный моим ответом.

— Что ж, этот раунд за вами, — сказал он. Потом улыбнулся, недоверчиво качая головой. — Ну надо же, как чудесно мы друг друга дополняем! У нас тут на двоих почти собралась триада Макдональда**. Жестокость к животным, пиромания... Не хватает лишь одного пункта.

Я расширила глаза, изображая возмущение, хотя больше всего мне хотелось рассмеяться.

— Что вы такое говорите?! — воскликнула я с притворным ужасом. — Вам следует вымыть рот с мылом!

Джонатан поморщился, заворачивая крышку бутылки с кислотой.

— Вы говорите, как моя мама! — отметил он. — Может, придумаете для меня другое наказание?

20

Порой я думаю: как бы сложилась моя жизнь, если бы я не встретила Джонатана? Смогла бы я хоть на секунду ощутить то всепоглощающее счастье, которое чувствовала рядом с ним?

Всю жизнь я притворялась, будто служу порядку, будто бы хочу сделать этот мир чуть правильней и лучше. На самом деле, и вы, и я знаем правду: я — монстр. Убийца. Я делала вещи, которые не укладываются в голове обычного человека — такого, как вы. Если бы вы знали обо мне то, что я так тщательно охраняла, то бежали бы от меня со всех ног. А может, приставили бы мне пистолет к виску и нажали на курок. В том случае, если ваша работа связана с хитросплетениями человеческого сознания, вы бы наверняка захотели разложить меня на составляющие, понять, что сделало меня чудовищем.

Но никто из вас бы не смог полюбить меня — зная, кто я и что я. Мне сложно вас в этом обвинить. Я не осуждаю тех, кто хотел бы уничтожить меня, сбросив мне на голову пол тонны тротила — так, чтобы от меня осталась лишь огромная зияющая дыра в земле. Все, что я пытаюсь сказать — это то, что мне повезло. Вот и все.

Я встретила человека, который понял и принял меня полностью, со всем моим багажом, потому что был точно таким же, как я.

Я провела с ним три дня, за которых я готова отдать жизнь. За них я готова отдать даже больше.

— У нас бы получилась отличная семья, — мечтательно сказал Джонатан, глядя, как я смываю со стола следы крови. — Мы бы завели детей...

— Никогда не хотела детей, — я выжала губку в железную посудину. Палец у меня все еще болел — даже сквозь резиновую перчатку было заметно, как он опух. — Может, лучше собаку?

— Только не собаку, нет, — возразил Джонатан. — Они умирают. Хотите вина? — неожиданно предложил он. — Отметим первое совместное дело.

Тогда, должно быть, не было и полудня, однако я согласно кивнула. Он открыл один из шкафов и достал бутылку красного и два бокала.

На его белой рубашке не было ни единой капли крови. Для этого, я знаю, нужен особый талант. Жаль, что никто, кроме меня, его не мог бы оценить. Мы соединили бокалы, не отрывая друг от друга взгляда.

— Я хочу вам что-то показать, — сказал он, сделав глоток. — Этого никто не видел, кроме Эда. Я думаю, вам понравится.

Джонатан прошел к двери в глубине комнаты и поманил меня за собой. Я была заинтригована: что может быть более тайным, чем домашняя операционная, совмещенная с моргом? Однако реальность превзошла все мои самые смелые ожидания.

Когда щелкнул выключатель, поначалу я ничего не видела: свет был так ярок, что заполнил все вокруг, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы начать различать предметы. Точнее — изображения на стенах. Вся комната была увешана фотографиями женских рук. Я медленно повернулась вокруг своей оси, впечатленная увиденным. Руки здесь были самые разные — черные и белые, с пальцами тонкими и длинными и, наоборот, короткими и толстыми. На некоторых руках пальцев не хватало, другие были украшены татуировками, третьи — яркими кольцами и лаком для ногтей.

— Это все ваши? — спросила я, избегая произносить слово "жертвы". Ведь это бы означало, что я считала его маньяком, убийцей. В его ответном взгляде я прочитала благодарность.

— Я знал, что вам понравится, — сказал он. — Да, они все мои, — в голосе Джонатана звучала гордость, словно у коллекционера, чью коллекцию оценили по достоинству.

— Сколько их? — поинтересовалась я.

— Семьдесят одна. Стефанию и Эдварда я не считаю — их фотографий здесь, разумеется, нет.

— А где они сейчас? — я продолжала всматриваться в фотографии. Руки могут рассказать о человеке порой даже больше, чем несколько томов уголовного дела. Достаточно просто взглянуть на них — внимательно и без спешки, рассмотреть трещинки, мозоли пятна, которые оставила жизнь, и человек раскрывается перед вами подобно книге. Если вы хотите, чтобы о вас ничего не узнали — скрывайте свои руки. Лично я так делаю почти всегда.

— В разных местах, — Джонатан тоже оглянулся по сторонам, словно впервые увидел эти фотографии. — Я ведь много путешествую.

— И вас никто никогда не заподозрил?

Он отрицательно покачал головой.

— У меня нет своего почерка, — сказал он, и в его голосе послышался оттенок хвастовства. Это значило, что властям трудно поймать его, ведь если убийства не связать друг с другом — общим мотивом или похожей схемой, игрок останется безнаказанным. — Я люблю импровизировать. Эту, — он кивнул на фотографию черных мозолистых рук, — я убил в Лондоне. Цветочница, шла домой с работы. Я сломал ей шею. А вот эта дурочка сама подставилась: тайно пробралась ко мне в номер в Сиднее и забралась в постель. Я задушил ее и бросил тело в океан — из моих окон на него открывался такой отличный вид...

Он продолжал рассказывать, когда я вдруг увидела то, от чего мое сердце остановилось, и в голове на секунду отключился звук. Я моргнула и подошла ближе, молясь высшим силам, чтобы глаза мне солгали, чтобы увиденное оказалось ошибкой. Но ошибки не было. На большой цветной фотографии я видела руки моей сестры. Кольцо, идентичное тому, что я никогда не снимаю, виднелось на безымянном пальце ее левой руки.

— А эта? — я не узнала свой голос.

— Прага, декабрь 2006-го, — тут же вспомнил Джонатан с явным удовольствием. — Я подсел к ней в кафе. Кроме нас, там была всего пара посетителей, да и те не обращали никакого внимания на столик в углу. Я подлил ей в вино экстракт аконита. Фотография получилась очень красивая, правда? Там был такой мягкий свет, и еще отблески рождественских гирлянд... Я забрал с собой ее документы — мне было интересно узнать, назвала ли она мне свое настоящее имя или нет? Как же ее звали... — Джонатан щелкнул пальцами, вспоминая.

— Мира, — вырвалось у меня. — Ее звали Мира.

Он кивнул, точно внезапно вспомнив.

— Точно! Мира...

— Она была моей сестрой.

Внезапно с моих глаз словно упала пелена. Я больше не видела в его взгляде понимания и готовности разделить груз моего прошлого. Связь между нами, которую я ощущала почти физически, словно начала слабеть, растворяться. Джонатан по-прежнему улыбался мне, но теперь в его глазах не было и тени любви или понимания. В самой глубине омута, куда я позволила себя затянуть, плескалось чистое, ничем не замутненное безумие.

— Мне так хочется сказать вам, что мне жаль, Ева, — мягко сказал Джонатан. — Но правда в том, что мне на нее плевать. Ваша сестра — просто еще один снимок на этой стене.

Мне стало трудно дышать. Значит, вот что бывает, если крадешь чужую мечту? Ведь это не я, а Мира хотела встретить человека, который стал бы для нее всем, заслонил целый мир, растворил в себе... Все, о чем мечтала я, это найти того, кто убил мою сестру, и уничтожить его. О том, как буду стоять над ним, а он — молить о пощаде. Но реальность и мечта редко имеют между собой много общего. Впрочем, куда хуже, если они переплетаются между собой так, что больше не разорвать.

Перед глазами плыло. Джонатан подошел ближе. В его глазах было столько нежности, что у меня сжалось горло. Он коснулся моей щеки.

— Могу я увидеть ваши руки, Ева? — мягко спросил он. — Обе одновременно. Пожалуйста!

Мои пальцы все еще сжимали ножку бокала с вином, и Джонатан аккуратно разомкнул их, вынул стакан и поставил на пол (свой он предусмотрительно оставил в другой комнате). Я позволила ему это сделать: в голове шумело, а колени подкашивались.

— Наверное, не стоило вам пить на голодный желудок, — сочувственно сказал Джонатан. Он крепко обхватил меня за талию, и это оказалось очень кстати: я не чуяла под собой ног. — Я не сказал вам главного, — его голос доносился до меня словно через слой ваты. — Случайные жертвы — как случайный секс, просто выброс адреналина, не более того. Гораздо интересней убивать медленно, не вызывая ни малейших подозрений. Это так интимно — сделать это с тем, кто доверяет тебе, возможно, даже любит, — он поцеловал меня в висок. — С такой, как вы.

Мое сердце на миг остановилось.

— Моя милая Ева... — голос Джонатана обволакивал меня лаской. — Скажите мне, как вам нравится умирать?

Мне было трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы вымолвить хоть слово. Джонатан аккуратно посадил меня у стены и снял с моих рук перчатки — палец за пальцем, сначала одну, потом другую. Говорят, в изнасиловании нет ничего сексуального — только жестокость, и унижение, и боль. И технология здесь не имеет значения. То, что делал сейчас со мной Джонатан, было насилие как оно есть.

— Какая красота, — искренне сказал он, с вожделением поглаживая мою беззащитную, обезображенную шрамами ладонь. Потом повернул среднюю часть колечка вокруг своей оси. — Знаете, этот снимок будет просто украшением моей коллекции! Я повешу его рядом с фотографией вашей сестры, чтобы вы были вместе и после смерти.

Мне было так больно, что я едва дышала. Должно быть, это болело разбитое сердце.

— Вы же говорили, что любите меня... — с трудом выдавила я.

Он посмотрел на меня серьезно и искренне.

— Это правда, — подтвердил он, поглаживая меня по голове. — Все, что я вам говорил, правда. Каждое слово. Я люблю вас.

— Тогда почему?..

— Именно поэтому, — он сел рядом на пол и бережно положил мою голову к себе на грудь. — Вы слишком дороги мне, чтобы я позволил вам решать: уйти или остаться. Я не хочу, чтобы вы предали меня своей смертью. Не хочу вас потерять...

— Вы психопат, — рассердилась я. — Совершенно свихнулись на своей чертовой собаке. А ведь мы могли быть вместе, Джонатан — навсегда. Разве вы не видите — мы созданы друг для друга...

Он тихо рассмеялся, устраивая меня поудобней — положил, как печать, на сердце свое... Я ощутила, как сознание снова начинает уплывать.

— Мы и будем вместе, — сказал он так, словно объяснял очевидное бестолковому ребенку. — Вы останетесь со мной — навсегда. Я никогда не забуду вас, Ева.

— Жаль, что не могу сказать того же.

Джонатан положил мою руку к себе на ладонь, словно пытаясь увидеть на ней тайный знак. Как перстень, на руку свою...

— Этот яд действует очень медленно, — объяснил он. — Вы будете в сознании еще долго-долго — почти до самого конца.

Меня пронзил моментальный приступ паники.

— Я не хочу умирать, — призналась я. — Прошу вас, отмените это! Ведь это еще можно отменить?

Но Джонатан с сожалением покачал головой.

— Увы, — сказал он. — Я всегда очень точно рассчитываю дозы. Смотрите, в прошлый раз у вас пострадал всего один палец, — Джонатан нажал на подушечку моего безымянного пальца, но я ничего не ощутила. Значило ли это, что конец близок? Но Джонатан развеял мои сомнения. — Скоро приступ пройдет, — продолжил он. — Вам снова станет легче, но ненадолго. Реакция уже необратима. Если я сейчас отпущу вас, вы проживете еще пару дней, — максимум три, — но будете очень мучаться, особенно в самом конце, когда начнут отказывать органы. А я не хочу, чтобы вы страдали так долго...

— Откуда вы так много знаете о ядах?

Не то чтобы я и правда хотела услышать ответ на этот вопрос. Просто во мне все еще теплилась безумная надежда на то, что все это — какой-то розыгрыш, будто все не на самом деле.

Джонатан небрежно пожал плечами.

— Вычитал в интернете. Просто удивительно, как легко там найти все нужное — и информацию, и вещества... К тому же у меня была масса возможностей потренироваться.

Почему-то это не просто убедило меня, но погасило последнюю надежду.

— Вы сейчас убьете меня? — спросила я, будто это и так не было очевидно.

Он кивнул.

— Скажите, когда будете готовы.

Я прислонилась лбом к его шее. В кармане у меня была одна вещь, которую я на всякий случай взяла в спальне наверху. Таким как мы ведь всегда нужно быть начеку. Например, на тот случай, если вас предаст мужчина всей вашей жизни. Сейчас, когда головокружение начало проходить, похоже, я смогла бы ею воспользоваться.

— Джонатан... — проговорила я, сжав маленький предмет в пальцах и аккуратно вытаскивая его из кармана. Я давала ему все богатство дома моего за любовь, но была отвергнута с презрением. — Вы безумный мерзавец.

Он хмыкнул, будто я отвесила ему комплимент.

— Знаю, — довольно ответил он.

— Но я люблю вас, — добавила я. — И я вас прощаю.

С этими словами я воткнула ему в шею шприц со снотворным.

21

Если вы спросите меня, жалею ли я о чем-нибудь в наших с Джонатаном отношениях, я однозначно отвечу "нет". Нет ни одного кадра, ни единой секунды, которые бы я изменила, представься мне вдруг такая возможность. Даже зная, что он убьет меня, я бы не помыслила о побеге. Встретить его, полюбить и зажечь в нем ответное чувство, — все это было счастьем, абсолютным, всепоглощающим, смертельным.

Когда он обмяк в моих объятиях, я перетащила его в операционную и положила на стол. Знаете ли вы, как тяжело втащить на возвышение взрослого бессознательного мужчину ростом около двух метров и весом не меньше девяноста килограммов? Особенно если вы — женщина, ослабленная ядом и предательством.

Однако я справилась. Порой необходимость достичь цели просто не оставляет нам выбора. Среди инструментов нашлось все, что мне было нужно — не пришлось даже подниматься наверх, в комнату. Устроив Джонатана на месте, я плотно привязала его к столу скотчем. Руки я прикрепила особенно тщательно — в предстоящем спектакле им предстояло сыграть заглавную роль. Все это время Джонатан оставался без сознания — его лицо было мирным, точно у спящего ангела. Не сдержавшись, я поцеловала чистый лоб и сомкнутые ресницы, погладила скулы, обвела кончиками пальцев контур его красивого рта... Что скрывать, напоследок мне ужасно хотелось взглянуть еще хоть раз на это прекрасное тело без одежды, однако времени для таких вещей просто не оставалось. Сцепив пальцы в замок, я соединила локти и резко ударила Джонатана в диафрагму.

Его тело судорожно дернулось, однако сознание не вернулось; Джонатан лишь издал мучительный для слуха звук — то ли кашель, то ли стон. Я поднесла к его носу ватку, смоченную в нашатырном спирте, и ресницы Джонатана задрожали, обнажая белки глаз.

— Просыпайтесь! — я похлопала его по щеке, а потом еще раз ударила — на этот раз в низ живота. Однако это тоже оказалось бесполезно. Должно быть, я немного переборщила со снотворным. Ведь, в отличие от Джонотана, у меня был свой почерк, а мой опыт не включал работу с наркотическими веществами.

На меня снова накатила дурнота и, боясь упасть со стула, если вдруг потеряю сознание, я присела на пол у стены. Реальность перед моими глазами заколыхалась, а потом наступила темнота.

Не знаю, как долго я была не в себе, однако когда сознание вернулось, оказалось, что Джонатан уже очнулся и с нетерпением ждет моего пробуждения.

Судя по тому, что скотч кое-где натянулся, он пытался освободиться, однако его движения лишь истончили липкую ленту, заставив ее сильнее впиться в его кожу.

— Должен признаться: я впечатлен, — сказал он, едва я открыла глаза. — Как вы меня сюда подняли, суперженщина?

Приятно было видеть, что неожиданная рокировка не испортила его настроения.

— У меня есть свои секреты, — скромно сказала я, подходя к столу. — Как вы себя чувствуете?

— Все болит, — признался он. — Вы что, меня били?

Я погладила его по голове.

— Я просто пыталась привести вас в чувство.

Джонатан улыбнулся мне открыто и доверчиво, точно ребенок, не ожидающий подвоха.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил он. — Знаете, я ведь солгал вам насчет яда. Противоядие у меня есть. Если отпустите — я его вам дам.

С неодобрением взглянув на него, я осуждающе поцокала языком.

— Какой некрасивый блеф, Джонатан! — укорила его я. — Как не стыдно.

Он смешно сморщил нос.

— Нет, вы и правда порой как моя мама. Страшно представить, как она разозлится, если я завтра не приеду на торжество. Все-таки сорок лет со дня свадьбы...

— Я думала, она умерла, — заметила я. — Или это была очередная импровизация?

— Простите, — в его голосе прозвучало искренне раскаяние. — Я ужасный лжец. Порой я просто не могу себя контролировать.

— Полагаю, ваш отец тоже жив-здоров?

— Надеюсь, — Джонатан хитро улыбнулся. — А я полагаю, вы не знаете, что такое Гугл? Неужели вы даже не собрали обо мне информацию? Ужасно самонадеянно с вашей стороны!

Я наклонилась, словно чтобы поближе рассмотреть его лицо.

— Обычно я куда осторожней, — сказала я. — Но тут захотелось немного... сымпровизировать. Вы такой особенный, Джонатан! Я просто не могла обойтись с вами, как с другими.

— А как с другими? — живо заинтересовался он. — Каков ваш обычный план?

Я склонила голову, с интересом глядя на него. Будь у меня хотя бы одна-единственная возможность сохранить его тело и сознание в целости, я бы воспользовалась ею без колебаний. Но Джонатан Хейес убил мою сестру, а я искала его слишком долго.

— Серная кислота, — призналась я. — Только обычно я не жду смерти, прежде чем начать, — я погладила его по груди. — Говорят, это очень больно.

Джонатан легко рассмеялся.

— Я так и знал! — удовлетворенно сказал он. — У вас на правой руке — кислотный ожог. Значит, дорогая сестра ни при чем?

От боли и тоски по Мире у меня на миг сжалось сердце.

— Моя дорогая сестра считала, что я должна научиться убирать следы своего увлечения. После того случая с родителями, — пояснила я. — Они ведь собирались сделать ужасную вещь, Джонатан, они хотели развестись... Ну как я могла это допустить? Ведь это бы нарушило правильный порядок вещей, изменило жизнь нас, их дочерей, к худшему. Вы ведь понимаете, как может искалечить сознание ребенка подобная травма?

— Понимаю, — ответил он. Выражение лица у него при этом было нечитаемое, и это раздражало. Но мне нужно было высказаться, разложить все по полочкам. Ведь даже правота порой нуждается в адвокате. Так что я продолжила.

— Мира сразу поняла: меня не изменить. Да и зачем? Я ведь просто хочу, чтобы мир стал лучше. Никаких преступлений, неверности, предательства... Я хочу, чтобы люди думали прежде, чем совершить зло.

— Вы хотите, чтобы вас боялись? — уточнил Джонатан.

Я с досадой покачала головой.

— Дело ведь не во мне, Джонатан! Пускай боятся, кого хотят — родителей, соседей, бога, дьявола... Главное, чтобы они поступали правильно.

Джонатан щурится от света — а может, потому, что я его забавляла. Не уверена.

— А почему вы думаете, что можете решать, что для них правильно? Помню, об этом меня спрашивал мой психиатр... Незадолго до того, как умереть, — Джонатан ностальгически вздохнул. — Так кто назначил вас судьей?

Я наклонилась и поставила руки на его предплечья, чувствуя, как напрягаются его мышцы, как Джонатан весь подбирается, точно для прыжка. Он был распят и беззащитен, но отнюдь не безопасен. Даже сейчас, приговоренный, Джонатан все еще не верил, что все кончено. Похоже, считал, что все это — какая-то забавная ролевая игра. На что он окажется способен, когда поймет, каким будет ее финал?

— Сестра учила меня не бояться своей правоты, — сказала я. — И всегда слушать свое сердце.

— И что оно вам сейчас подсказывает, Ева? — теперь Джонатан открыто насмехался надо мной. Его ухмылка была совершенно дьявольской. Как я могла даже подумать, что мы с ним — единое целое?

Я поцеловала его в лоб, словно прощаясь с мечтой.

— Оно подсказывает мне, — сказала я, глядя в безумные темные глаза, — что я должна вас остановить, Джонатан.

Его лицо посерьезнело.

— Похоже, ваша сестра была очень мудрой, — заметил он. — Жаль, что я не смог узнать ее поближе.

Согласно кивнув, я продолжила.

— Мира говорила мне: "Наказание всегда должно быть равным преступлению. Иногда смерть — далеко не самое страшное", — я помолчала, вглядываясь своего прекрасного пленника. — Так что я хочу преподать вам урок.

— О, — выдохнул он уважительно. — Похоже, мне повезло. Вы ведь придумали для меня что-то особенное?

Я торжествующе наклонила голову.

— Разумеется. Во-первых, я сохраню вам жизнь, — сделав эффектную паузу, я от души насладилась сменой выражений его лица — удивлением, недоверием, безумной надеждой, — прежде чем продолжить. — Я даже сама вызову полицию, когда буду уходить. Вы решите — валить все на меня или самому стать звездой новостей, — теперь он слушал так внимательно, что повисшее в воздухе напряжение можно было резать ножом. — Я где-то читала, что всем серийным убийцам хочется признания. Вам хочется признания, Джонатан?

— У меня и так есть признание, — небрежно ответил он. — И любовь поклонников. И даже семья. Прекрасная, образцово-показательная семья — заботливые родители, братья, сестры... Никакой дурной наследственности, никаких детских травм. Как говорил мой первый доктор, совершенно не с чего было становиться таким психопатом.

— Вы забываете о своем таланте, — напомнила я. — Это ведь нелегкая ноша.

— О нет, — возразил он. — Музыка — единственное, что позволяет мне не сойти с ума окончательно. Так что я не думаю, что дело в моих способностях. Просто я таким родился. Я всегда знал, что со мной что-то не так. Я был не таким, как другие, я был...

— Особенным? — это было мне до боли знакомо.

Мы понимающе улыбнулись друг другу.

— Да, — признался он.

Я наклонилась к его уху.

— Когда я закончу с вами, Джонатан, — я поцеловала нежную кожу на его виске, — вы уже больше не будете таким особенным.

Потом я отступила и взяла молоток. Не слишком изящно, конечно, но для моих целей этот грубый инструмент подходил просто идеально. Лицо Джонатана не просто побледнело — посерело, а глаза расширились от ужаса. Мне всегда импонировало, до чего быстро он соображал и как легко ухватывал суть вещей. Вот и на этот раз Джонатан все сразу понял.

— Нет, — лихорадочно забормотал он, явно отказываясь верить в происходящее. — Нет, нет, нет! Пожалуйста, только это! Лучше просто убейте меня, Ева, умоляю!

Я бросила на него сочувственный взгляд и подняла молоток.

— Разожмите руку, Джонатан, — посоветовала я. — Иначе я сразу раздроблю вам весь кулак.

Его крики были для меня словно музыка.

22

Возможно, вы ожидаете хэппи-энда. Если бы мы снимали кино, я бы обязательно нашла противоядие — вырвала бы его из Джонатана пытками — и непременно бы успела принять до того, как мое тело начало разрушаться. А может, освободила бы Джонатана, и мы бы простили друг друга за все, уехали за тридевять земель и взяли себе новые имена. Например, мистер и миссис Хайд. Вдвоем бы мы терроризировали весь свет, пока один из нас не прокололся и не потянул на дно обоих. На такой случай бы мы непременно подготовили что-нибудь яркое и запоминающееся — например, двойное разоблачение с последующим двойным самоубийством.

Но в жизни ведь не скажешь "Стоп, снято, давайте еще один дубль!". В реальной жизни на все дается только один реальный шанс. Мне кажется, мы с Джонатаном оба использовали его на все 100%.

Потому что когда все было кончено, и я наклонилась к его бледному, залитому слезами лицу, Джонатан сказал мне лишь одно: "Спасибо". А потом, с трудом улыбнувшись, добавил: "Фригидная сучка".

Я ответила, что тоже люблю его, и ушла умирать.

Вы спросите, страшусь ли я смерти? Нет, нисколько. Я видела ее много раз, и, в отличие от Джонатана, который хочет контролировать ее приход, не боюсь ей подчиниться. Ведь теперь я точно знаю: Бог есть. Он преподнес мне так много — дар любви и возможность сделать мир чуточку лучше, и я не подвела его. Я верю: теперь он подарит мне тишину.

Примечания:

* Бела Барток (1881 — 1945) — венгерский композитор. Родился в Трансильвании в семье школьной учительницы.

** Триада Макдональда — сформулированный Джоном Макдональдом в 1963 году в статье "Угроза убийства" набор из трёх поведенческих характеристик — зоосадизм, пиромания и энурез, который он связал с предрасположенностью к совершению особо жестоких преступлений.

*** Возлюбленный мой принадлежал мне, а я — ему. Мед и молоко под языком его... Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною было — любовь... Положил меня, как печать, на сердце свое, как перстень, на руку свою... Я давала ему все богатство дома моего за любовь, но была отвергнута с презрением... — Ева цитирует "Песнь песней Соломона" (30-я часть Танаха, 4-я книга Ктувим, каноническая книга Ветхого Завета, приписываемая царю Соломону).