Наперегонки

Короткая зарисовка, созданная больше для себя, чем с какой-либо еще целью.

Илья встал, конечно, раньше, хотя и прятался еще десятый сон по уголкам глаз, и оттого все вокруг виделось ему как в дымке рассветной, а челюсти то и дело растягивала до боли в сухожилиях зевота. Скоро помог бате собраться в дорогу, а как тот вышел, накрыл на стол: выложил фрукты, овощи, загодя собранные в саду-огороде, надломил теплый каравай, щедро разлил по кружкам парное молоко, подогрел в печи кашу... Тут и Ванька приплелся, разбуженный ароматом. Сели завтракать — пришлось напомнить малому, чтоб руки помыл да зубы почистил — и уже было совсем разговелись, как вдруг братец ткнул пальцем- :

Забыл?

И точно! Илья с досады хлопнул себя по лбу ладонью да прикусил язык, чтоб не матюгнуться при брате. Как это раньше не заметил: ведь вот же ж оно, под носом, на краю скатерти лежат маленькой кучкой — отцовы сигареты и мобильник.

- Это как же он теперь?.. - глаза у Ваньки сделались большие-большие, а голос тихий до шепота.

- Никак, - с досадой ответил Илья. Почесал затылок, вздохнул. - Догонять надо.

- Как догонять?..

- Как-как... Наперегонки!

Южное солнце уже высоко жарит, отец ходок шибкий, но дорога знакомая, а ноги у братьев молодые, быстрые. Эх да по свежачку!.. Ничего нету лучше деревенского воздуха, чистота которого летом даже пьянит, не слабже квасевой бражки, смехом раздирает грудь, питает каждую клеточку здорового юного тела. Забыл Илья про досаду свою, прошло расстройство, осталось далеко позади, в доме, каплями росы просыпалось на зеленые травы под ногами. Жизнь, интерес, азарт! Кто кого? Старший брат, конечно, силен, но и Ванька уже не первогодка школьный, энергии через край. Так что с переменным успехом — то Илья притормозит, запыхавшись, отпуская вперед брата, то меньшой, смеясь и задыхаясь, остается позади.

До станции пехом часа два, бегом с полчасика будет. Но у бати, примечает Илья, во время короткой передышки вновь давая малому уйти в отрыв, не менее часа форы. Поэтому догнать его они должны уже аккурат на самой остановке. И веселье весельем, а надо спешить, ведь ежели опоздают они с Ванькой — сядет отец в автобус, и поминай как звали, уедет в город — а вернется только к ночи.

Малой лихо взлетает на холм впереди, гарцует на вершине гусаром, заламывает коленца, скачет с одной ножки на другую и метает, метает оттуда, сверху, снопы смеха. За спиной у мальчишки — полотнище чистого синего неба, над головой — прекрасное, сияющее золотом солнце. Свет накатывает на Илью теплыми волнами, слепит глаза, и кажется, будто звонкий хохот — это тоже свет, как и оклик брата: "Быстрее! Быстрее! Быстрее, тихоход!"

Следует торопиться, так что юноша бросается с ответным гиком вгору. Там, за холмом, уже и поселок видать будет, и остановку, и, верно, батю. Илья бежит изо всех сил навстречу синему небу, чувствуя, будто бы растворяется в солнце. Дыхание сбилось, в груди тесно, в голове гудит, ноги немеют... Но здорово-то как, но счастье-то какое — в городе ему такого никогда не доводилось испытывать, за всю жизнь. Усталость, сковывающая тело, приятна, как истома сонливая. Еще шаг, еще один... Все! Догнал!

- Наперегонки-и-и!... - визжит мелкий и срывается вниз по уклону, только пятки сверкают.

Вперед, за ним, догоняй! К проселку, что, обогнув холмик сбоку, выруливает напрямую к собравшимся в кучку рубленым домишкам, сквозь травы по колено, сверху и вниз, будто падая...

Падая...

Падая...

Яркий солнечный луч стреляет в уголок слезящегося глаза и словно прошибает влажную поверхность и бьет прямо в мозг. Резкий укол — в зрачок и за него, дальше, и моментальная боль пронзает и череп, и грудь. Он видит братца, что разевает рот снизу, но не слышит крика — в ушах гремят тяжелые медленные удары. Один, другой... перед глазами темнеет.

Илья валится наземь, внутри, в груди, что-то трескается, и, прежде чем лицо молодого человека окунается в пахучее море травы, он умирает.