Выстрел

Двигатель замолчал, и Геннадий, откинувшись на спинку кресла, устало посмотрел в унылую серость дня. За стеклом пушистые снежинки лениво кружили в воздухе; взгляд же постоянно возвращался к ароматизированной елочке под зеркалом, неторопливо раскачивающейся взад-вперед. В новеньком кожаном портфеле, подаренном женой на Новый Год, сдавленно пискнул мобильник. "Не сейчас", – подумал Геннадий и тяжело вздохнул, всем своим существом ощущая, как на него таращится дом.

Такой же серый, как и весь этот январский день, дом неказистой громадой торчал на покрытом сухим кустарником пустыре, угрюмо возвышаясь над "жуком" Геннадия. Старая пятиэтажка, собранная из крошащегося белого кирпича, с дырявой крышей и заколоченными окнами. Если не учитывать этого, то с того момента, как Геннадий был здесь в последний раз – а это, как-никак, целых пятнадцать лет назад, – в принципе, ничего не изменилось. Даже проржавевшие, запорошенные снегом качели во дворе представлялись не чем иным, как образом, осторожно снятым с воспоминаний о том беспокойном времени. Времени, ассоциирующимся не иначе как со звуками грозового раската, с выстрелом… Казалось, стоит лишь закрыть глаза, и снова увидишь худое мальчишеское лицо, такое родное, такое недостижимое…

Геннадий открыл дверь и нехотя выбрался из машины, поежился от холода и подозрительно огляделся. Сплошное ничто. Лишь вдали, за черной полосой леса, натужно громыхал состав.

– Ну что ж, – пробормотал Геннадий, вынимая из-под сиденья походный фонарь, – вот я и приехал.

То, что предстояло сделать, не особо радовало Геннадия. Но так, как он прожил последние годы, больше продолжаться не могло. Если с кошмарами еще как-то можно было свыкнуться – посещали они его не слишком-то и часто, – то с собственной трусостью Геннадий мириться никак не хотел. Трус! Что может быть унизительней? Любой шорох в переулке, посторонний взгляд, пьяный гогот, наглые ухмыляющиеся лица в подъезде… – буквально все заставляло Геннадия цепенеть от ужаса; он потел и заикался, утрачивая над собой всякий контроль. Но худшим в подобной ситуации, как выяснилось, являлся не злобный взгляд чужака, а понимающие глаза супруги, – женщины, которую он любил и призван был защищать. Она не корила за то, что он не вступился за нее тогда – пусть это и была лишь пара сальных словечек в ее адрес, отпущенных каким-то поддатым толстяком, – но ее всепрощающий взгляд оказался много хуже, чем если бы она устроила сцену и усомнилась в муже, как в мужчине. Понимание и смирение жены с его трусостью стали для Геннадия гораздо болезненнее, нежели все упреки вместе взятые.

Именно потому он и оказался перед домом, в котором провел свое детство, – нужно было что-то менять, как-то бороться с этим склизким червем внутри, червем, что заставлял его жаться и трястись от страха всякий раз, когда ситуация выходила за границы нормального и требовалось применить силу воли и твердость духа.

– Здесь, – сказал Геннадий, – именно здесь. Я смогу…

Он сделал пару шагов и замер: его взгляд скользнул вдоль первого этажа и зацепился за какое-то движение в одном из незаколоченных окон. Спина тут же покрылась холодной испариной; Геннадий с трудом подавил желание развернуться и, прыгнув в свою маленькую уютную машинку, умчаться прочь. К жене. К ее пониманию и смирению…

Он раздраженно дернул головой, с силой сжал зубы. Приглядевшись, с облегчением обнаружил, что движение в окне вызвано всего-навсего колыханием какой-то рваной тряпки на ветру. "Даже если в доме кто-то и есть, что с того?" – задался вопросом Геннадий, но тут же пожалел об этом, так как в памяти мгновенно всплыло грязное заросшее лицо… В мире не было ничего ужаснее этой физиономии; она регулярно ухмылялась ему во многих кошмарах, хихикала, звала…

"Эге-гей, ребятки, давайте, что ли, знакомиться…"

И именно из-за этой гнусной рожи Геннадий, как сам он считал, и стал трусом. Да… та трагедия в детстве… Он еще помнил душную летнюю ночь, когда повернулся к брату и сказал…

– Мы будем героями!

– Ты так думаешь? – с сомнением переспросил Пашка. – Может, ну его, этот героизм?

Генка приподнялся на локте и посмотрел в другой конец комнаты, на притихшего там брата.

– Зассал что ли?

– И нисколечко я не зассал, чего ты сразу?

– А по-моему ссышь.

Пашка обиделся.

– Просто, дурацкая, как по мне, затея.

– И вовсе не дурацкая. Если ссышь, так и говори. Впрочем, я могу и сам все провернуть, без тебя. Но смотри, когда ребята во дворе начнут спрашивать, где же в это время был ты, я тебя прикрывать не стану. Вот уж дудки!

Пашка занервничал: прослыть ссыкуном на весь двор никак не хотелось. Идея брата, правда, тоже не внушала особого доверия. Он перевернулся на другой бок и прислушался к бормотанию телевизора в соседней комнате – отец смотрел футбол. Мама же, наверняка, опять погрузилась в какой-нибудь из своих любимых детективных романов.

– Хорошо, – наконец выдохнул Пашка.

В этот момент он отчетливо представил, как самодовольно улыбается там, в своей постели, Генка. Хитрющий Генка, заранее знавший, что все так и будет. Чертов непоседа! – и почему он такой? Вернее, почему сам Пашка не такой? Почему не может быть достойным своего старшего брата – неутомимого и отважного искателя приключений!

– Что хорошо?

"Еще и издевается!", – подумал Пашка, при этом одновременно испытав и обиду, и гордость за брата.

– Я с тобой.

– То-то же, – довольно протянул Генка.

– Только… Слушай, а как ты собираешься все это проделать?

Генка вытащил из-под подушки карманный фонарик и посвятил на огромный плакат со Шварценеггером, висевший на стене.

– Так же, как это делает он, – решительно заявил Генка.

Пашка посмотрел на здоровенные мускулы Шварценеггера, затем глянул в сторону своего тощего брата и зажмурился от яркого света, ударившего в глаза.

– Убери!

Генка выключил фонарик.

– Я все равно не понял.

– Балда! – усмехнулся брат. – Я убью его.

Сказано это было так, словно Генка каждый день кого-нибудь убивал. Как при игре в войнушку – раз плюнуть, делов-то?! Лишь спустя пару минут до Пашки дошел истинный смысл этих слов.

– Генка, ты чего?..

– А что?! – возмутился Генка. – Этот вонючий бомжара сидит в нашем подвале и замышляет всякие мерзости. Сам же мне рассказывал, забыл уже?

Пашка ничего не забыл. Он прекрасно помнил тот день, неделей ранее, когда он и еще один мальчик изрисовывали мелками стену возле подвала, откуда вдруг появился высокий заросший мужик с черным от загара лицом и недобрым блеском в глазах. Пренеприятный тип этот постоянно кряхтел и улыбался, воровато оглядываясь по сторонам и то и дело почесывая себя в паху. "Чего это вы тут творите, мелкотня?" – поинтересовался незнакомец. Дети испуганно уставились на пришельца. "Ну? Че заглохли-то, словно воды в рот набрали. Да не кусаюсь я, не тряситесь вы так!" – произнес бродяга и погладил свою густую и спутанную бороду. Затем он сунул руку во внутренний карман затасканного пальто и извлек на свет две смятых сигареты. "Хотите? – спросил у мальчишек, – покурим, а? Будете? Если боитесь, что родичи запалят, то айда в подвал. Там никто не увидит, гарантирую. Ну, что скажите?" Он внимательно посмотрел на них. "Я тут проездом, в следующий раз халявы такой не обломится. Так что берите, пока даю". Протянул им сигареты. Мальчишки попятились. "Да чего вы, как девки сопливые, в самом деле! – сказал бродяга. – Мы могли бы стать корешами, я б вас всяким штукам научил". Он хитро усмехнулся. "Вы ведь пацаны еще совсем, а я бы мог показать вам, как сразу вырасти до мужчин. Слышите? Вам наверняка понравится. И это даже не больно, приятно…" И с этими словами он угрожающе шагнул к детям…

Спустя мгновение мальчишки уже неслись прочь, так быстро, как, наверное, не бегали еще никогда в своей жизни.

А вечером, снедаемый сомнениями, Пашка поведал обо всем брату.

– Может, зря мы папке не сказали? – спросил Пашка. – Они бы с дядей Колей быстро этого бомжа…

– Еще чего! – возмутился Генка. – Ты молодец, что промолчал и никому кроме меня не растрепал больше. Вмешаются родаки и все – пиши пропало! А так мы можем героями стать. Кстати, этот твой, второй который, он-то молчит?

– Ага, – кивнул Пашка. – У него в семье пьянчуги одни, никому дела нет.

– Пусть и дальше молчит. Напомни, если вякнет хоть слово, я ему сразу…

– Да знает он.

– Вот и славно.

Комната погрузилась в тишину.

– Ген, а Ген… – позвал Пашка спустя какое-то время. – Может…

– Поверь, все будет ништяк, – перебил его брат. – Мы этого козла шлепнем и станем героями на весь двор. Даже дядя Коля нас похвалит.

Пашка не разделял Генкиного энтузиазма. И даже похвала самого дяди Коли серьезно меркла перед той мыслью, что придется вновь встретиться с этим дурно пахнущим нищим, и что придется… убить его. Сам того не желая, он задал еще одни вопрос:

– А как мы сделаем все это?

– Сначала, – пробормотал Генка, – я раздобуду пистолет.

– Настоящий?!

– Ну конечно!

– А что потом?

– Потом… – Генка выдержал паузу, то ли специально нагнетая обстановку, то ли раздумывая. – Потом нам придется спуститься в…

Подвал, а точнее вход в него, оказался завален всевозможным хламом – от мелкого, вмерзшего в лед мусора, до покрытых инеем остатков мебели. Стальная дверь была снята с петель и прислонена к стене; из черноты подвального помещения тянуло замогильным холодом и едва различимым запахом стоялой воды…

Геннадий сглотнул подступивший к горлу ком и включил фонарик. Семь стершихся ступенек вниз, а дальше – темнота. Внутри же нее скрывались самые потаенные страхи Геннадия, поборов которые он сможет вернуть себе нормальную жизнь.

Попытаться вернуть.

Он сделал один осторожный шаг, затем другой, третий… Мусор шелестел под ногами, а над головой свистел ветер. Вновь повалил снег. Блеклый в свете дня луч фонаря то и дело нырял в холодную подвальную тьму, выхватывая покрытые коркой зеленоватого льда стены. Перебравшись через поломанное кресло и осторожно пройдя по стенке опрокинутой на бок книжной полки, Геннадий, пригнувшись, пролез в подвал. Он поежился от накатившего холода и с сомнением посмотрел на лед под ногами. Вода эта наверняка замерзла еще в начале зимы, но, вполне возможно, что в некоторых местах лед не так крепок, как кажется, а провалиться в студеную зловонную жижу совсем не хотелось. Потоптавшись на месте, Геннадий направил луч фонаря вглубь коридора – где-то там, за одним из поворотов, когда-то располагалась ночлежка жуткого бродяги.

Собравшись с духом, Геннадий громко произнес:

– Я пришел!

Раскатистое эхо устремилось в сокрытые мраком недра, зазвенело в лопнувших трубах, сползло по скользким стенам и растворилось в пронизывающем до костей холоде. А потом… что-то едва уловимо звякнуло где-то в глубине, и на доли секунды Геннадию показалось, будто бы в черноте сверкнули чьи-то насмешливые, выжидающие глаза. Мгновение – и все вновь стало на свои места, лишь горячая капля пота скользнуло по лбу к переносице.

"А что если здесь действительно кто-то живет?" – испугался Геннадий, но тут же подавил в себе эту глупую мысль. Всего лишь расшалившееся воображение, – да и кто бы стал жить в подвале заброшенной пятиэтажке, в этой леденящей душу тьме?!

Он обернулся и посмотрел на тусклый свет дня, рваными лучами проникающий в помещение. Вот он выход, совсем рядом. Каких-то несколько метров и ты на свободе, подальше от всего этого ужаса, и от… воспоминаний. "Возвращайся! – крикнул рассудок. – Как можно скорее возвращайся!"

Беги!

И когда Геннадий уже собрался было повернуть назад, он вдруг увидел мальчишку. Тот осторожно спускался по заплеванным, покрытым окурками ступенькам к приоткрытой двери, из-за которой вырывалось зловонное дыхание подвала. Он неторопливо шел к переливающейся темноте, и Геннадию показалось, что он в состоянии различить, как неистово колотится у мальца сердце.

Мальчишка замер. Какое-то время он испуганно вглядывался во тьму, а потом, с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросил:

– Ты здесь?

Горячая слеза обожгла щеку Геннадия…

Ребенок ждал. Он тщательно прислушивался, стараясь уловить хоть какой-нибудь звук в глубине, и при этом, то и дело нервно оглядываясь назад, словно боясь, что спасительный выход вдруг исчезнет. Боясь, что он снова останется один на один с мраком и вонью разложения, и с тем, что скрывается где-то в подвальных комнатах и коридорах, затаившееся, выжидающее…

– Скажи, ты здесь? – вновь позвал мальчишка.

И тут Геннадий ощутил еще чье-то присутствие. Кто-то тяжело вздохнул прямо у него за спиной; тихо скрипнул лед.

– Пашка! – задыхаясь, крикнул мальчишка и, глотая слезы, бросился вверх по лестнице, в теплоту и спокойствие дня. Прочь от глумливых теней, и от страхов, что они в себе скрывают…

Геннадий осторожно обернулся. Луч фонаря задрожал, скользя вдоль стен и постепенно обходя все помещение. Никого… Лишь все те же наслоения мутного льда да паутина ржавых труб. И когда Геннадий уже собрался посмеяться над собственной глупостью – над своим расшалившимся воображением, так отчетливо воссоздавшим грустную картину прошлого, – кто-то прошептал ему в самое ухо:

– Да, я здесь.

А затем он услышал, как щелкнул взведенный баек револьвера…

И Серый направил оружие прямо на Генку. Тот вздрогнул и попятился.

– Че, стремно, да? – хохотнул Серый. – Да ты не писайся так.

– Не писаюсь я, – огрызнулся Генка. – Просто не надо этой штукой в меня целить.

Серый осклабился, сверкнув металлическим зубом, спрыгнул с ветки, на которой сидел, и вразвалочку подошел к Генке; буквально навис над ним.

– Слушай, а нахрена тебе ствол, а?

– Надо… – Генка испугано отвел взгляд.

– Да не-е, ты мне ответь, – не унимался Серый. – Вдруг ты мочкануть кого собрался. Любопытно же.

– Я думал, ты не суешь нос в чужие дела, – набравшись храбрости, выпалил Генка. И тут же пожалел об этом, когда увидел, как изменилось лицо Серого.

Вообще, Серый был из тех старших ребят, кого стоило обходить за версту. Беспризорник и хулиган, он изредка наведывался в Генкин двор, где нагонял страху на всю местную детвору. Серый мог за так избить кого вздумается, или отнять любую вещь, какую ему захочется. А еще он очень не любил милицию, а потому с презрением относился к Генке и Пашке, среди чьей родни числился милиционер дядя Коля. Трогал он их, правда, гораздо реже, нежели остальных. Но вот обозвать каким-нибудь гадким словечком никогда не гнушался.

В любой другой ситуации Генка ни за что бы не стал связываться с Серым, но нынешний случай был особенным.

– Чет ты слишком смелый, – презрительно сплюнул Серый, ткнув Генку "стволом" в грудь. – А по лицу получить не боишься?

Генка очень боялся, но мысли о грядущем "деле" и о последующих лаврах героя придали ему сил.

– У нас с тобой договор.

– Верно, – нехотя кивнул Серый. – Но смотри, я шавок ментовских гашу без слов, понял?

– Да, и я уже поклялся тебе, что мой дядя ничего не узнает.

– Верно, поклялся… – задумчиво протянул Серый и, прищурившись, глянул на возвышающуюся вдали пятиэтажку. – Так ствол-то зачем?

Тут протяжно загудел поезд, а в следующее мгновение он показался из-за поворота и, громыхая покрытыми многодневной дорожной пылью вагонами, пополз мимо детей. Серый схватил с земли несколько камней и, радостно гогоча, запустил их по составу. Все это время Генка молча стоял рядом, чувствуя, как по спине ползут крупные капли пота.

– Это мое дело уже, – дрогнувшим голосом сказал он, когда товарняк скрылся из виду.

– Секрет что ли такой? – усмехнулся Серый.

– Да.

Серый о чем-то задумался и, наконец, равнодушно махнул рукой:

– Лады. Я в чужие дела не лезу – это ты верно подметил. Ну, так что, принес?

Генка заколебался, но потом решительно сунул руку в карман и вытащил оттуда золотую цепочку с крестиком – бабушкин подарок ко Дню Рождения. Расставаться с ним, конечно, было жалко, но ничего другого, что заинтересовало бы Серого, у Генки не имелось. А пистолет был нужен позарез.

– Держи, – буркнул Генка и протянул цепочку.

Со знающим видом Серый взвесил ее на ладони, затем долго разглядывал пробу на металле.

– А предкам что скажешь?

– Скажу, потерял.

– Ясненько…

Генка выжидающе посмотрел на револьвер, но, по какой-то причине, Серый не торопился его отдавать.

– Пользоваться-то умеешь?

– А он хоть стреляет?..

Генка слишком поздно понял, какую спорол чушь. Лицо Серого помрачнело, глаза сделались узкими щелочками.

– Ты чего же, чучело, думаешь, я тебя кидануть хочу?

– Да не…

– Я за свои слова отвечаю! Если сказал, что ствол нормальный, значит ствол нормальный.

– Да я понял, Серега… извини…

Ствол револьвера уперся Генке в лоб.

– Хочешь убедиться, что он исправен?

– Да я верю, верю, – задыхаясь от страха, промямлил Генка.

С довольным видом Серый оттолкнул Генку и указал куда-то в сторону.

– Гляди.

В нескольких метрах от них, в куче мусора рылся старый облезлый пес.

– Сейчас я его подстрелю.

Генке было жаль безобидную дворнягу, но останавливать Серого он не решился – и так уже делов наворотил.

Серый деловито расставил ноги, вытянул правую руку и, прикрыв один глаз, навел "ствол" на ничего не подозревающую собаку. Щелкнул баек, а через мгновение грянул выстрел. Лопнула пивная бутылка, пес же стремительно сорвался с места и скрылся в кустах.

– Здорово, – восторженно протянул Генка.

– Твою ж мать! – выругался Серый, а затем, растерянно скосившись на Генку, деловым тоном произнес: – Пожалел я эту псину, вот и пощадил. Пускай живет.

– Пускай…

– В общем, держи, – Серый вложил револьвер Генке в руки. – Но смотри, не дай бог ко мне из-за него припрутся, я тебя потом из-под земли…

– Не припрутся, – заверил Генка.

– Очень надеюсь.

С этими словами Серый развернулся и, насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик, пошел было прочь.

– Эй, Серег! – окликнул его Генка.

– Чего еще?

– А… это… патроны, если что, где брать?

Серый лишь усмехнулся и неопределенно пожал плечами:

– Твой геморрой, не мой. Надо будет, тащи золотишко. А так… вертись сам. Но помни, чтоб обо мне ни одна падла не прознала, а то… – и он грязно выругался.

Револьвер оказался гораздо тяжелее и больше, нежели Генка себе представлял. Он какое-то время зачарованно разглядывал оружие, затем, вспомнив, как то делал Серый, широко расставил ноги и, сощурив один глаза, прицелился в предполагаемую цель. Грязный вонючий бомжара стоял перед ним и молил о пощаде.

– На колени! – приказал Генка.

Воображаемый бомжара подчинился.

– Ну что, ублюдок, допрыгался? – серьезным тоном произнес Генка, подражая Шварценеггеру в боевиках. – Пришел твой час, сукин сын! Молись!

Воображаемый бомжара принялся усердно молиться. Генка же двумя руками поднял револьвер (удержать его одной рукой, как то делал Серый, он был не в состоянии) и изобразил выстрел.

– Бах!

Бомжара повалился на землю.

– Бах! Бах! Ба-а-х!

А дальше шли заслуженные слава и почет. Генка уже видел, как гордо вышагивает по двору и все указывают на него пальцами, о чем-то шушукаются, глазеют на него с благоговейным страхом и восторгом. Герой! И даже дядя Коля – вечно угрюмый дядя Коля, навещающий их по выходным, – крепко жмет Генке руку. "Настоящий мужик, – говорит дядя Коля, – уважаю".

И, окрыленный этим видением, Генка бегом бросился к дому, где во дворе его уже поджидал перепуганный Пашка.

– Фонарь взял? – первым делом поинтересовался Генка.

– Угу. Ты… достал? – заговорщически прошептал Пашка.

– Да.

– Покажи.

– Дурачье! Совсем сбрендил что ли?! Не здесь! – отмахнулся Генка. – Готов?

Пашка не знал, готов ли он, а потому лишь неуверенно пожал плечами.

– Хватит уже быть трусом, – сухо сказал Генка и посмотрел в сторону подвала.

– Может, не надо?

– Надо!

И, не произнеся больше ни слова, они пересекли двор, спустились вниз по ступенькам и очутились…

Во мраке, сквозь который несся перепуганный Геннадий, трудно было что-либо разобрать. Свет фонаря иступлено метался вдоль оледенелых стен, пока в какой-то момент не погас вовсе, оставив Геннадия в полной темноте. Только тогда он остановился и попытался отдышаться. В ушах еще звенел тот жуткий шепот, а перед глазами вновь и вновь вставало перепуганное лицо мальчишки – его самого! – потерявшего брата.

– Ты здесь?

Он помнил, как стоял на границе света и тьмы, заглядывая внутрь и пытаясь уловить там хоть малейшее движение. Ждал ответа, жаждал и боялся получить его. Он также помнил, как рыдала мать, и как отец выкуривал одну сигарету за другой. Ему родители ничего не сказали; они не ругали и не обвиняли его. Молчание оказалось гораздо хуже. Далеко за полночь к ним заехал дядя Коля. И, подкравшись на цыпочках к кухне, Генка жадно прислушивался к каждому слову, сказанному той ужасной ночью. "Что с ним теперь будет?" – усталый голос отца. "Ничего хорошего! – решительный голос дяди Коли. – Уж я об этом позабочусь". "Надеюсь на это, – голос отца сделался жестче, – очень надеюсь". "Будь на то моя воля, я б этого ублюдка прямо там, в подвале, на фарш пустил, – дядя Коля. – Сука, заныкался ведь, как собаку вытравливали. Надо было… Эх, надо было так сделать, чтоб его оттуда ногами вперед вынесли". "А тебя бы потом судили? Нет, достаточно уже горя", – отец. "Судили?! Ничего подобного! – дядя Коля. – У нас же все свои, прекрасно понимают. Никто бы не обратил внимания: стукнулся и помер, всякое ведь случается. Хоть сейчас могу поехать и по камере его размазать". "Нет, – отец вздохнул. – Слыхал я, что к таким, как он, на зоне особый подход?" "Да, кому надо, уже сообщили. Эту крысу встретят с распростертыми объятиями…"

Геннадий выставил перед собой руки и на ощупь побрел сквозь темноту. Его била дрожь, предательски стучали зубы, сам же он совершенно не представлял, в каком направлении находится выход. То и дело он обо что-то запинался, с трудом удерживаясь на ногах; лед опасно хрустел, а участившийся пульс, барабанным боем отдающийся в ушах, мешал собраться с мыслями. Геннадий понимал, что идти надо на свист ветра, проникающего в подвал с улицы. Но стоило остановиться хоть на мгновение, как его вновь настигал этот жуткий шепот.

– Да, я здесь.

Ответ, идущий сквозь годы – из того печального лета к нынешней зиме; – этот ответ словно обитал в подвале всегда, скрывался среди теней, таился в трубах, ждал, когда же трусливый Генка, устав бояться, вернется, чтобы встретиться со своими страхами лицом к лицу. И вот он здесь, блуждает по запорошенному тьмой лабиринту, тщетно пытаясь отыскать выход наружу.

Геннадий ощупал стену справа от себя и, облокотившись на нее, сполз на пол. Нужно было успокоиться, унять расшалившиеся нервы. Паника ни к чему хорошему не приведет, а ведь совсем скоро начнет смеркаться… От одной только мысли об этом по спине побежали мурашки; пот заливал глаза. Куда, черт возьми, подевался фонарь? "Наверное, выронил его, – подумал Геннадий, – пока блуждал… Да и толку-то?!" В глазах рябила темнота; переливаясь, она принимала самые причудливые формы и очертания. Кто-то стоял слева, невысокий, словно бы переминался с ноги на ногу… Нет, показалось. Холод стены жег спину, но сердцебиение постепенно приходило в норму. Откуда-то из коридора эхо принесло скрежещущий звук, как если бы некто пытался отворить тяжелую дверь на проржавевших петлях. Геннадий сжался, прислушался. Тишина. Лишь негромко завывал ветер, гуляя по помещениям, да что-то едва уловимо шуршало где-то за стеной. А потом… в коридоре раздались шаги.

– Кто здесь?! – испуганно крикнул Геннадий и тут же сжался: а действительно ли он хочет услышать ответ на свой вопрос?

Шаги смолкли.

Геннадий оторвался от стены и, старясь издавать как можно меньше шума, пополз в сторону, противоположную той, откуда исходил звук. Очень скоро его ладони стали замерзать, и он яростно потер их; огляделся по сторонам, но кругом была все та же темнота. Густая и тягучая, словно патока, она полностью скрывала всякие очертания местности, мешая хоть как-то ориентироваться в пространстве. В какой-то момент Геннадию показалось, что он и вовсе висит в пустоте, окруженный одними лишь пугающими шорохами и скрипами.

А потом вновь раздались шаги.

– Кто же здесь? – прошептал Геннадий.

– Эге-гей! – прокричал некто во тьме и рассмеялся.

Геннадий вскочил с земли и, ничего перед собой не разбирая, бросился бежать. То и дело спотыкаясь и падая, он вновь поднимался и продолжал бег. В какой-то момент лед хрустнул у него под ногами, и Геннадий рухнул в вонючую студеную жижу. Отплевываясь, он попытался ползти, но настигший со спины звук шагов заставил его остановиться. Тяжело дыша, Геннадий обернулся и заглянул в черные глазницы, внутри которых что-то копошилось. Через мгновение уродливая маска смерти расползлась, полностью растворившись во мраке…

Геннадий вновь оказался в полной тишине, нарушаемой лишь его собственными судорожными всхлипами.

– Пожалуйста, – прошептал он, пытаясь подняться на ноги. – Я не могу, я не готов…

Шатаясь, он побрел вперед. Прошел несколько метров и уперся руками в стену.

– Пожалуйста, – повторил Геннадий. – Выпусти меня!

Он сполз на землю и тихо заплакал.

– Прости! Я не был готов, я не смог… и теперь не могу… Отпусти меня. Отпусти, умоляю!

– Эге-гей, ребятки! – прокричал кто-то над самым его ухом.

Геннадий испуганно отшатнулся и, дрожа всем телом, вжался в стену. Но вокруг по-прежнему никого не было. Ни единого движения, ни малейшего звука…

– Отпусти меня, – проскулил он, затравленно озираясь по сторонам.

И тут он услышал свист ветра. Где-то совсем рядом, казалось бы, за поворотом… Поднявшись на ноги, Геннадий нетвердой походкой двинулся на этот дарующий надежду звук. И через несколько шагов мгла действительно стала рассеиваться; он смог различить толстые трубы, пропущенные вдоль стен и под потолком, и груды мусора, наваленные в углах. Завернув за угол, он со слезами на глазах уставился на прямоугольник света – тот самый, сквозь который и проник в это жуткое царство вечного мрака. Выход был всего в паре-тройке метров от него, и Геннадий даже увидел, как снаружи метет пурга.

– Спасен, – обрадовался он и… вдруг весь сжался.

В подвал вошли двое мальчишек. Они остановились и испуганно уставились на Геннадия. Тот из них, кто на вид был постарше, сжимал в руках вполне боевой револьвер; он поднял его и навел на Геннадия…

Палец заскользил по спусковому крючку.

– Эге-гей, ребятки! – прогорланил бродяга. – Давайте, что ли, знакомиться…

Только тут он пригляделся к ним повнимательней, и лицо его исказилось.

– Стреляй уже, – прошептал Пашка.

Генка медлил. Он смотрел на человека прямо перед собой и направлял на него пистолет, но что-то мешало ему выстрелить. Он просто не мог.

– Ты уверен, что это тот самый? – срывающимся голосом спросил он у брата.

– Конечно! – в отчаянии выпалил Пашка. – Я его хорошо запомнил! Стреляй же, чего медлишь?!

– Стреляй, – всхлипнул Геннадий.

– Эй, мелкотня, вы чего это затеяли? – хмуро проговорил бродяга, запуская руку в карман пальто. – Вы что же, хлопнуть меня решили, да?

– Генка, чего ты ждешь?! – сорвался на крик Пашка.

– Я… я… – Генка задрожал.

Его руки вдруг сделались влажными, оружие заскользило в них. На глазах же выступили крупные слезы. Он не мог. Не мог убить человека!

– Лучше отдай эту штуковину мне, малец, – предложил бродяга. – Может, тогда я не рассержусь, и ты еще легко отделаешься.

Он осторожно вытащил руку из кармана – отблески падающего сквозь приоткрытую дверь света угрожающе заплясали на холодном металле – и отвел ее за спину. Неторопливо пошел на детей.

– Генка! – задыхаясь от ужаса, кричал Пашка. – Да…

– Стреляй же, стреляй, стреляй! – орал Геннадий.

Горячие слезы скользили по щекам Генки, в горле его клокотал ужас. Он медленно стал опускать револьвер.

– Я… не… могу… – всхлипывая, выговорил он. – Не могу…

– Верно, паренек, – одобрительно кивнул бродяга, шаг за шагом приближаясь к мальчишкам. – Не можешь и незачем. Давай-ка эту хреновину сюда. И, вполне вероятно, что я не стану рассказывать об этом твоим родителям.

– Как же так?! Генка! – Пашка вцепился в пистолет и выдернул его из рук брата.

– Стреляй! – заливаясь слезами, простонал Геннадий.

– Я не могу! – внезапно завопил Генка и, развернувшись, стремительно кинулся к выходу…

Пашка ошарашенно глянул на брата, открыл было рот, закрыл его, а когда обернулся, бродяга уже стоял перед ним. Сверкнула заточка, и револьвер полетел на землю.

Тогда-то и прогремел выстрел…

30 января 2012 года