«ГЕРАЛЬТ ИЗ ПЕКАРНИ»

Доводилось ли вам посещать горячие цеха предприятий общественного питания, где из-за технологических требований температура воздуха в рабочей зоне (на уровне лица работающего) может достигать пятидесяти градусов Цельсия? Если да, то вы можете представить, какое там пекло. А если на улице июльская жара? И сам такой цех находится в южном городке, да еще и хозяин козел, который экономит на комфорте своего работника, и как бы ты его не умолял поставить кондиционер, он отмахивается.

Это лето выдалось адски жарким. Термометр, который находился в нашей пекарне, зашкаливал под пятьдесят шесть градусов Цельсия, а тот, что висел на улице, нагрелся до шестидесяти. Я не люблю свою работу и город этот ненавижу! А когда наступает пекло, я начинаю думать, что Туркестан — это насмешка дьявола. Это и есть тот ад, о котором нам рассказывают священные писания.

Мы с Тамарой работали вдвоём. С работой было туговато, поэтому мы сильно не бухтели и молча, по своей же воле, стали рабами за гроши. Я не учился на пекаря. Бабушка научила. Иногда мне казалось, что она умеет печь абсолютно всё. Вот и я теперь умел выпекать практически всё. Подрабатывал шашлычником в летних забегаловках, шаурменом в РБП, теперь вот пекарь – шаурмен в одном лице в хлебобулочно–шаурмечной.

Тамара – выпускница детского дома, девятнадцатилетняя девчонка. Симпатичная, миниатюрная и работящая. Всегда приходила раньше меня, не опаздывала. К моему приходу уже заготовки все сделает, кухня сияет, как и Тома при одном моем виде. Я знал, что она влюблена в меня, но виду не подавал. Разница в двадцать пять лет, конечно, не преграда, но всё же не переступал эту черту.

Сегодня жара стояла неимоверная. Я добрался до работы на своем стареньком велосипеде. Тома как обычно уже была в пекарне. Увидела меня и забегала, что–то ища.

– Привет, Миша… Я тут … Вот… – она протянула мне цветастый пакет.

– Приветик, Томочка, что тут? – я принял пакет, торопливо заглянул внутрь.

–Я твою форму вчера забрала, постирала вот, отутюжила… – она покраснела, перебирая тонкими пальчиками складки на своем фартуке.

– Вот спасибо, Томочка! – я взял её руку в свои, прижал к губам. На ощупь её рука была холодной и шершавой от тяжелой работы, от постоянного мытья посуды и прочих кухонных дел.

– Мне не сложно, Миш… – её личико залилось румянцем и засияло еще сильней.

– Жарища такая, а у тебя руки ледяные. Всё нормально?

– Да, всё отлично, у меня ведь давление низкое, вот и холодная всегда, почти.

–Я не знал… Так тебе, выходит, совсем худо в такую жару?

– Нет, ну так, немного…

– Боров, еще не заезжал за кассой?

– Нет, он звонил. Тебя спрашивал, я сказала, что ты вышел в туалет.

– Уснуть долго не мог, духота страшная. Вот и проспал снова… – зачем-то начал оправдываться перед Томой, хотя опаздываю я каждый день. – Ладно, надо работать начинать.

День длился неимоверно долго. Посетителей почти не было, а те, которые заезжали за очередной булкой хлеба или шавермой, были не хуже умирающих от зноя и жажды, выброшенных на берег рыбёшек.

Боровом Валерия Вениаминовича прозвал я. Низкорослый, свиноподобный мужичок сорока пяти лет. Я младше его на год, но выглядел куда лучше. Метр девяносто, плечистый, в прошлом много занимался в зале. Брутальная борода, шрам над бровью. Помню, Тома как-то завела эту тему, сказав, что я похож на героя Сапковского. "Геральт из пекарни". Мы долго смеялись, и я даже пытался запускать в нее мучные файерболы.

Боров, приехал после обеда. На своем новом "трёхсотом Крузаке". В машине явно было прохладно и очень комфортно. Конечно, машина за такие деньги разве что летать не должна. Боров успел покрыться жирной пленкой пота за пару минут разговора и изъятия денег из кассы. Капельки стекали по его надменной харе, и тут я решил снова завести разговор про кондиционер. Авось, эта мразь сжалиться над нами.

–Валерий Вениаминович, жара сегодня аномальная, конечно. – начал я издалека.

– И без тебя вижу, тоже мне Америку открыл. – проскрипел он недовольно, считая деньги и обтирая пот с сального подбородка.

– Работать невыносимо в такой жаре, Валерий Вениаминович. Может всё-таки можно что-то с этим решить?

– Неграм на плантации невыносимо, а ты, Мишенька, просто выебываешься! Не положено иметь в пекарне кондиционера, учился бы если, знал бы! Закрыли тему.

Мои руки сжались в кулаки так, что костяшки побелели. Негры значит… Не положено… Учился бы… Да у нас даже сраная вытяжка нормально не работает. За людей вообще не считает нас, сука.

– Я вас понял, Валерий Вениаминович. – процедил я в спину уходящего начальника.

Весь оставшийся день я сыпал проклятья на жирного ублюдка. Тома успокаивала меня, как могла. Злоба кипела во мне вперемешку с ненавистью к этому изуверу. Последней каплей стал обморок Томы под конец дня. Сначала у нее носом хлынула кровь, а потом она упала. Я перепугался, не зная, что делать. Вызвал скорую. Её увезли.

Через три дня Валерий Вениаминович снова приехал за очередной выручкой. Когда я ему объяснил, что Тамара из-за жары попала в больницу, этот моральный урод просто и без сочувствия сказал, чтобы я поискал новую кухонную работницу, а эту больную он увольняет, раз она не справляется.

После этих слов что-то внутри меня треснуло, надломилось. Злоба взорвалась во мне разрывным снарядом. Когда жирный ублюдок уже собрался выходить из пекарни, я схватил его удушающим, и держал, пока боров не отключился.

После закрытия я заглянул в подсобное помещение. Среди мешков с картошкой, луком и морковкой сидел связанный и насмерть перепуганный Валерик. Как же всё-таки меняются люди в лице, когда чувствуют страх. В его поганый рот я засунул небольшую луковицу, а поверх перемотал пищевой пленкой, чтобы он не орал, но и не задохнулся.

– Ну что, Валерий Вениаминович, как тебе тут? Не жарко? Может водички принести, жирный ты ублюдок!

–Ммм.. Ммм–ыфа… – из свиных глазок Валерика побежали слезы.

– Что–что? Простите, Валерий Вениаминович, я вас не понимаю. Как и ты нас не понимал, жирная скотина! – я пнул его в толстый бок и закрыл двери. – Посиди денек, подумай над своим поведением.

На следующий день я пришел чуть раньше обычного и столкнулся нос к носу с Томой, которую выписали из больницы еще вчера.

– Ты как, Томочка?

– Уже лучше. Я звонила Валерию Вениаминовичу, чтобы предупредить о том, что в больнице, но он не брал трубку. Я надеюсь, ты его предупредил?

– Томочка, тут в общем такое дело... – промямлил я, не зная, что сказать.

– Что, уволил? – сразу поняла она.

– Этот жирный боров совсем нас за людей не считает. – злобно выпалил я.

– Что ж, нужно попросить расчет да искать что–то другое. – расстроено пробормотала Тома себе под нос. Я увидел, как её небесно-голубые глаза наполняются слезами обиды.

– Пойдем.

–Куда, зачем? – шмыгая курносым носиком, пролепетала Тома.

–Пойдем, говорю, – я взял её за руку и повел.

Когда я отпер дверь кладовой, в нос ударил поток отвратительного смрада. Боров обгадился. Видимо ночью, а жара и замкнутое помещение сделали свое дело.

Глаза Томы от увиденного расширились, брови поползли вверх. Она зажала рот руками и отпрянула.

– Тома, его нужно проучить, – остановил я девушку.

– Миша, это же преступление, он теперь нас посадит! Хорошо, если посадит, он же убьет нас!

И тут, словно молотом по голове, ударило чёткое понимание, что Тома права.

– А он ничего уже никому не расскажет и никого не сможет эксплуатировать.

– Что ты задумал? – Тома смотрела на меня, и были в этом взгляде страх и интерес.

– Ты со мной? – спросил я как-то неуверенно.

– Да… – тихо прошептала Тома и взяла меня за руку. – Куда ж я без тебя?..

Я давно знал, что она влюблена в меня, но, что так сильно, не мог предположить. Я прижал её к себе и, крепко обняв, страстно впился в её губы. После чего она сказала:

– Мы с тобой как Гензель и Гретель…

Борова Валерика мы расположили на самом большом столе. Предварительно раздели до трусов и связали его руки и ноги пищевой пленкой. Он выл, что-то пытался говорить, но нам было всё равно, что он хочет предложить за свою омерзительную, бесконечно гадкую душонку.

Мне приходилось периодически бить его по жирной и покрасневшей от слез физиономии, так как эта мразь, то ли от жары то ли от страха, начал отключаться. Набрав ведро горячей воды, я вылил её на борова, он взвыл, а кожа подрумянилась.

– Заткнись, сука, если бы ты, тварь, не обделался, упростил бы нам процесс. А теперь терпи, пока всё дерьмо с тебя смоем. Я вылил на него порядка пяти ведер горячей, почти кипящей воды. Он отключился. Привести его в чувства ударами по лицу мне не удалось.

–Да и чёрт с тобой!

–Миш, что дальше? – холодно, расчетливо вопросила Тома.

– Включай печь.

Тома не задавала больше вопросов. Как верный солдат, выполняла всё четко, словно она делала это уже не первый раз. Хотя, конечно, не первый. Но только сейчас вместо обычного теста для хлеба, мы поставим запекаться борова Валерика.

Боров пришел в себя, когда мы впихивали его тушу в зев печи. Он взвыл, осознавая, что мы решили с ним сделать.

Когда дверка печи захлопнулась перед его носом, он уже не выл, он надрывно визжал как свинья, оправдывая данное ему прозвище. Стенки печи раскалились докрасна. Запах стоял отвратительный. Я никогда раньше не ощущал такого мерзкого смрада. Тому стошнило. Затих боров спустя тринадцать минут.

Мы, молча сидели на полу напротив печи. За стеклянным печным окошком трещало, шкварчало, что–то лопалось, вытекало, струясь сквозь щели, тут же засыхая на раскалённом железе.

– Печку отмывать теперь неделю… – тихо прошептала Тома, положив голову мне на плечо.

Я посмотрел на Тому, состряпал кислую мину как у Геральта:

– Зараза…