МАНЬЯК-ФЕСТ. Илья Степин - "Сновидения"

Глава 11

Мне очень хорошо спалось, я совершенно не чувствовал головной боли. Сны менялись один за другим: тусклые, цветные, радостные, грустные. Снилась Кристина: она расхаживала по комнате, нежно звала меня, но почему-то не реагировала на все мои знаки, словно я невидимка. Затем она наконец-то заметила меня, подошла, поцеловала в щеку и улыбнулась. Села рядом на кровать, молча, ни говоря не слова.

— Почему ты постоянно уходишь? Останься со мной, — начал разговор я прямо во сне.

— Потому что я не могу оставаться.

— Как это? Тебя не существует на самом деле?

Кристина мило улыбнулась и сказала:

— Это тебя не существует, дурачок.

Я был ошарашен, холодный пот проступил на лбу, а комната начала содрогаться от громких ударов, словно землетрясение.

Я открыл глаза. Какой странный сон, а удары, которые принял за землетрясение, оказались ударами в дверь. Я быстро вскочил и в одних трусах побежал к двери. Забыв обо всем на свете, распахнул дверь, ожидая увидеть Кристину. Так хотелось прямо сейчас обсудить с ней сон.

В одно мгновение меня сбили с ног, ничего не успев сообразить, я оказался на полу лицом вниз, а к голове приставлен автомат.

— Всем лежать! Это полиция! Не дергайся, ублюдок! Быстро проверить все комнаты! — кричал кто-то грубым командным голосом.

Люди в масках один за другим заполнили мою квартиру, открывая все двери, заглядывая в каждый угол, прямо как в фильме. Меня затащили в комнату.

На колени! Руки за голову! — кричали мне.

Сердце билось с огромной скоростью, вся кожа от холода покрылась мурашками, я дрожал. Очень не комфортно себя чувствуешь в одних трусах, на коленях, перед людьми в форме и направленными на тебя автоматами.

Вот и все, это конец. Больше я не причиню вреда, больше не буду знакомиться и убивать. Именно этого хотелось с самого первого дня регистрации на сайте. Все случилось, и теперь страшно, безумно страшно. Стоя на холодном полу, опустив голову, мне оставалось выполнять команды и трястись от страха.

Всю квартиру перевернули вверх дном, чтобы собрать улики, а меня заковали в наручники, ужасно давившие на запястья при малейшем движении, и доставили в изолятор временного содержания, где я признаюсь следователю во всех ужасных преступлениях.

Под конвоем меня подвели к металлической двери. Полицейский снял наручники и толкнул в камеру. В моей новой комнате никого не было, видимо, я считался опасным преступником, раз дали такое сопровождение и одноместный номер, впрочем, гордиться этим не стоило.

Изолятор был небольшой — метра четыре в ширину и пять в длину. Под самым потолком в стене маленькое окошко с решетками. Ведро для справления нужды в углу и что-то вроде лежака, состоящего из металлического каркаса и крашеных досок.

Воздух был спертый: пахло кислой жареной капустой, которая лет пять как потеряла свежесть, и дешевым табаком. Голые зеленые стены, видимо, недавно покрашены, рисунков еще не очень много.

Тяжело ждать, да еще неизвестно чего. Одиночество и маленькое пространство наводило тоску, масса самых разных мыслей лезло в голову. Лампа тускло освещала помещение, и я, склонив голову, обдумывал план действий, вдыхая прокурено-кислый воздух.

Мне было страшно — не хотелось провести остаток жизни в тюрьме или дурдоме. Но другого варианта не было, слишком много крови на моих руках. Как жаль, что отменили смертную казнь, я бы с большой радостью выбрал эту высшую меру наказания. Но все будет хуже: либо психбольница, где напичкают лекарствами, отключат мозг, больше я не смогу думать сам и стану беспомощным "овощем"; либо колония строгого режима, где буду вместе с другими убийцами вкушать все прелести тюремной жизни, терпеть унижения, побои.

Самоубийство было бы идеальным вариантом, но у меня отобрали даже ремень, и шансов умереть тут не было, да и духу не хватит лишить себя жизни.

Не знаю, сколько прошло времени — приблизительно часа четыре — как дверь со скрежето открылась, и конвой вывел меня в длинный коридор, нацепив наручники, доставили на допрос к следователю.

Это был человек с грозным, сверлящим взглядом, лет сорока. Брюки из шерсти, выглаженная рубашка синего цвета, лицо аккуратно выбрито, а густые брови сурово сдвигались на лбу, волосы с проседью зачесаны на бок. Он рассматривал меня минут пять молча, потирая подбородок, затем начал говорить спокойным низким голосом:

— Долго мы тебя ловили, прятался очень хорошо и улик не оставлял, так и не скажешь, что психопат. Советую во всем сразу признаться, сотрудничать со следствием, не будем тратить нервы и время друг друга. В противном случае, я устрою тебе здесь настоящий кошмар.

Взгляд его был глубокий, буквально лез внутрь и доставал до сердца. От страха и растерянности я не мог вымолвить и слова. Губы дрожали, руки тряслись, и вспотели ладони.

Следователь встал со стула, подошел ко мне, сел на край стола и достал сигареты.

— Куришь? — спросил он.

— Нет, спасибо. У меня есть блокнот, в который я записывал все события, в том числе и убийства. Там про все есть, — с трудом ответил я.

— Блокнот? Странно, мы его не нашли. Где он лежит?

— В комнате слева от входа тумбочка, верхний ящик. Такой толстенький, с твердой обложкой и разноцветными листками на пружинке, я всегда его там храню.

— Хорошо, посмотрим еще раз. Зачем ты убивал, да еще так жестоко?

— Я не знаю, все было неконтролируемо, как во сне. Меня мучали головные боли, шум, похожий на голоса, они словно заставляли убивать.

— У тебя были травмы, принимаешь лекарства?

— Да, полтора года назад меня избили, чудом выжил, но получил черепно-мозговую травму. Долго лечился, а потом наблюдался у психиатра. Мне выписывали сильное обезболивающее "кеторол", транквилизатор "седуксен" и снотворное "эуноктин".

— Плохо дело. Ты зверски убил семерых человек. Надеюсь, осознаешь всю серьезность своего положения. Увести! — скомандовал следователь.

Меня привели в камеру и, наконец-то, дали поесть. На первое было что-то вроде супа, который скорее был похож на помойную баланду с парой кусочков гнилой картошки. На второе — жаренная кислая капуста, оставшаяся со времен СССР, кусок черного хлеба с горчицей, кусок белого хлеба и чай в железной кружке. Чай ужасно вонял водопроводной водой, а хлеб самого низкого качества из прокисшего теста.

Из всего этого есть можно было только горчицу, но желудок ужасно гудел, и когда в следующий раз удастся поесть — неизвестно. Я с отвращением залил в себя половину тарелки супа, съел всю капусту и черный хлеб с горчицей. Затем улегся на деревянный настил и попытался немного поспать. Сил у меня почти не осталось, было жутко неудобно, и затекла шея, но усталость оказалась сильнее.