УЧИЛКА ЗАБОЛЕЛА

А потом, когда она огляделась и посмотрела наверх, то поняла, что это последний этаж. Самый верхний.

Направо и налево тянулись длинные темные коридоры с дверями квартир. Многие из них были распахнуты. Всюду хлам, особенно в холле, где она сейчас находилась. Такое бывает, когда семьи, десятки, сотни людей, в спешке покидают насиженные места, а после них приходят мародеры. А потом, когда истекает еще какое-то время, на асфальте или бетонном полу больниц можно увидеть стреляные гильзы. Много-много, длинные и короткие.

Чувствовался едкий запах гари.

Женщина решила двинуться направо, в другой коридор, где не так воняло.

Волосы ее были распущены, грязны и нечесаны. В свитере и джинсах, в кроссовках без шнурков. Свитер был мужнин, висел мешком.

Где сейчас муж, она не знала.

Если дверь была открыта, она останавливалась и ждала. Потом входила. При ней не было ни рюкзака, ни сумки. Раздобыла банку с ананасами, держала в руке.

Так она бродила по квартирам, пока не оказалась в самом конце.

Это хорошо, что возле двери стоял шкаф, старый, цельнодеревянный, бабушкин еще, наверно. Дверь можно было закрыть, и шкафом тем дверной проем задвинуть.

Она тужилась, пыжилась, толкая. Ножки скрежетали по деревянному полу. Выбилась из сил. Опустилась рядом, на пол, не беспокоясь о чистоте. Решила передохнуть. Сидела, обнимая себя руками, и смотрела на банку с ананасами, которую поставила на табурет, рядом с дисковым телефонным аппаратом, прежде чем браться за шкаф.

Чем ее теперь открыть?

В ящиках на кухне не осталось ни ножей, ни ложек, лишь битая посуда на полу.

Думая об этом, женщина куталась в свой свитер, просторный, но уже нетеплый.

И вообще, с утра – какой-то озноб, головная боль и дискомфорт во всем теле, как если бы подхватил грипп или еще какую простуду. Спасибо из носа не текло, и першения в горле не было.

Зря не зашла в ту аптеку, ведь витрина была разбита, можно было набрать лекарств, гигиенических тампонов. Она знала, что в аптеках продают гематоген, как-то покупала сынишке. Сейчас бы пригодился, в желудке урчало, хотелось кушать. Побоялась, что там собаки. Бродячих псов расплодилось.

И откуда они только брались?

На полу, среди всего прочего, валялся гвоздь, большой, но ржавый. Женщина подобрала его и стала разглядывать.

Нет, для открывалки не годится.

Выбросила, стала искать что-нибудь другое, ползая по полу на четвереньках.

***

То была однокомнатная малосемейка с туалетом и кухней, такими тесными, что те вполне могли сойти за чуланы. Всё бы ничего, но только в помещении стоял удушливый запах, и она не могла понять, откуда он.

Кресло в зале было опрокинуто, экран телевизора разбит, разлетевшиеся осколки валялись теперь по всему полу.

Ковер.

Женщина стояла и долго разглядывала пятно на нем, обнимая живот руками. Слишком большое и слишком бурое пятно, чтобы сказать, что здесь пролили чай.

В диване зияла дыра, такая огромная, с обугленными краями, что нельзя было теперь ни лечь на него, ни даже сесть. Кто-то оставил окурок? Удивительно, что это не вызвало пожар во всем доме!

Вода из крана в туалете не текла, и лишь немного оставалось на дне бачка. Женщина умыла лицо, почувствовала некоторое облегчение. Посидела немного на полу возле унитаза. Потом встала и пошла на кухню.

Холодильник был пуст, лишь кусок мяса в морозильнике. Сколько он здесь пролежал, неизвестно, но по нему живо ползали черви и разило от него страшно, так что женщина, не успев открыть дверцу, тут же ее захлопнула. Зажала нижнюю часть лица ладонью с натянутым рукавом. В глазах слезы.

Вот откуда вонь!

Женщина распахнула окно, потом извлекла злосчастный кусок из морозилки и вышвырнула его прочь. Не стала дожидаться, пока тот шлепнется оземь, закрыла окно.

***

Ночью она проснулась от звуков, доносившихся с улицы. Лаяли собаки. Женщина лежала на полу, накрытая пальто, которое нашла в шкафу, лежала между стеной и диваном, с поднятой головой и прислушиваясь. Подушкой служила стопка из книг, оставшихся на полке над столом. "Основы марксизма-ленинизма", "Братья Карамазовы", "Над пропастью во ржи", последняя – без обложки.

Кто-то закричал, там, внизу. Женский или мужской голос, понять нельзя.

Тело никак не могло согреться, пробирала мелкая дрожь. В животе ныло и тянуло от голода.

Когда она в последний раз ела?

Дня два назад?

Шоколадный батончик, сцепленный детскими пальчиками, на улице, на прохожей части. Розовый портфель с Микки Маусом валялся рядом.

Два дня назад.

Женщина поднялась, села.

Собаки не унимались. Никуда не делся и запах. Был таким же густым, тошнотворным. Если открыть окно, – а ночи в октябре в наших краях холодные, – то запросто подхватишь воспаление легких.

Может, найти другую квартиру?

Но тогда шкаф нужно будет опять отодвигать, чтобы выбраться наружу, а сил на это не осталось.

Женщина сидела и вспоминала, где она могла оставить банку с ананасами.

***

Она сидела на кухне, на полу, в кромешной тьме и гвоздем пыталась расковырять эти самые ананасы. Ржавый гвоздь для подобных дел никак не годился, но ничего другого под рукой не было.

– Ай! – вскрикнула она, когда поранила ладонь; тут же присосалась к ранке, а за банку взялась другой рукой, перехватив ею гвоздь.

Вкус сока показался горьким. Жидкость сочилась из образовавшегося отверстия, женщина жадно высасывала ее, хрюкая и давясь. Потом почти с остервенением принялась бить гвоздем по банке, чтобы добраться до мякоти, до плода, долек, нарезанных и сладких. Ругалась грязными словами, которых до сего момента себе не позволяла.

Кое-как ей удалось разворотить банку, она хватала рукой, запрокидывала голову, хватала, запрокидывала, вываливала в рот то, что было, не ела – жрала, испуская гортанные звуки наслаждения.

Консервированные ананасы были противны на вкус, но женщина ничего не могла с собой поделать.

***

Потом она снова спала с перевязанной рукой, и ей снились кошмары. Там она так же боролась с консервной банкой, но, когда открыла, то показались не золотистые сочные дольки, а нечто другое. Какое-то белесое, с красными прожилками, застревающее во рту из-за тошнотворного своего вкуса, не могущее лезть дальше, жирное.

Вздрогнула, проснувшись от звука выстрелов за окном.

Кто-то что-то прокричал, потом всё снова затихло.

Тело ломило, хотелось извиваться и выгибаться в дугу. В глазах щипало и жарилось от высокой температуры. Женщина хотела подняться, но путалась в складках пальто. На четвереньках поползла в туалет. Там ее рвало так долго, что казалось, что она не банку, а целый вагон ананасов слопала. Согнувшись над унитазом, обхватив его руками, стонала и выла. Потом спустила воду. И уже через миг, слушая, как всё это уходит в небытие канализационных труб, простонала:

– Нет!

Сидела и плакала подле унитаза, не могла себе простить той глупости, которую только что сотворила.

Вода! Нет!

И заплакала так горько, что слезы, горючие, едкие, обжигали лицо, пока скатывались к подбородку.

***

Днем выбросила ковер.

На то, чтобы собрать его, потребовалась уйма времени и сил. Бурое пятно и кусочки чего-то засохшего – от них и воняло. Даже сильнее, чем от мяса в холодильнике.

Выбросила прямо из окна. И потом подождала несколько минут, пристроившись в углу, укрывшись пальто, с открытым окном, пока комната не проветрится.

Когда, чтобы закрыть окно, подползла к подоконнику, выглянула на улицу.

Никого.

От того края до этого – никого. Всё, казалось, вымерло. Было так тихо и спокойно, что тишину такую можно было подхватывать ладошками и сдувать обратно.

Закрыла окно, отползла в свой угол.

Забыться сном не могла. Кашляла.

***

Не могла также понять (или вспомнить?), как очутилась в туалете.

Кричала и выла от боли – та расползалась по всему телу. Женщину трясло. Дрожащей ладонью соскребала остатки воды со дна бочка, потом присасывалась, слизывала, звала маму. Сейчас не совсем понимала, что такое мама и другие предметы, но слово это сваливалось с языка само, не дожидаясь разрешения.

***

Лежала в зале, в углу, в позе эмбриона.

На полу, в том месте, где на ковре было пятно, оставался от этого пятна след, бледный, но видимый невооруженным глазом. Женщина его в самом начале заприметила, когда еще сворачивала ковер.

Под половицу!

Теперь в этом не было никаких сомнений. Вся мерзость просочилась сквозь ковер, проникла под пол через щель между половицами и теперь источала удушливые миазмы.

Вонь никуда не делась, и с этим надо было как-то решать.

Женщина приподнялась, опираясь о пол рукой; пыталась разглядеть то пятно. Подползла туда, пальто, в котором застряла нога, ползло следом.

Пока изучала половицы, расчесывала тело ногтями, с удовольствием скребясь, впиваясь в свою плоть. Руки, пальцы заползали под свитер, царапали кожу на грудях, под мышками. Женщина облизывала пересохшие губы. Она почти ничего не видела, но ей очень хотелось найти ту самую щель, чтобы протиснуться пальцами и с диким рыком вырвать злосчастную половицу из пола.

С проклятой вонью надо было что-то делать.

Крик женщины, в котором было столько упрека и непонимания, был похож на скрежет, но она не обращала внимания. Была настолько увлечена своим занятием, что не заметила, как в прихожей шатнулся шкаф, раз, другой. Потом уже подняла лицо, когда шкаф отодвигали.

***

Там появилась голова.

Что на ней было? Кажется бейсболья кепка. Нижняя часть лица вся обмотана белым – респиратор. Как и всё остальное, добытый из аптеки. Когда вслед за головой в помещение стал проникать и торс (в камуфляжной куртке), женщина ощерила рот и, сцепив кулаки, зарычала сильнее. Глаза ее облеплены были бельмами, а десны почернели, это было видно, пока она, источая пену, скалила зубы. В следующее мгновение помещение огласилось грохотом. Короткая очередь из металлически-огненных хлопков – потом всё затихло. С потолка и стен посыпалась штукатурка, по воздуху стал расплываться горячий пороховой дух, а женщина со всё тем же открытым ртом повалилась на бок.

Ей тоже досталось – две пули попали в живот, а одна угодила в грудь. Она лежала и хрипела, вперившись невидящими глазами в потолок, грудь ее судорожно вздымалась и опадала.

В прихожей стояли трое, стояли у шкафа, выставив "калаши" перед собой. Все в респираторах. Потом один из них, который был самый старший, с проседью в волосах, сказал:

– Чё творишь?

Вопрос был обращен к стрелявшему парню.

– Сказано же было: по патрону на башку!

– Да я... этот... в башку... и целился, – молодой человек казался виноватым и растерянным.

– В жопу себе целься! У нас чё, склад боеприпасов? Долбоеб! Дай сюда! – и старшой отобрал у парня автомат. – Как хочешь, теперь добивай! Мне похуй! Ждать не будем – догонишь!

С этими словами двое мужчин выбрались из помещения.

***

Он стоял над телом, прижимая к затылку ладонь, то ли оттого что голова разболелась, то ли думал о чём, принимал решение. В другой руке сжимал монтировку, которую всегда носил за спиной, за поясом.

Тело, лежавшее у ног, всё еще шевелилось. Из огнестрельных дыр сочилась кровь, густая, как гной, но пока без пены. Рот скалил зубы и источал глухие хрипы.

Надо же, думал парень, на учительницу на нашу, по русскому языку, смахивает. Как бишь ее звали?

Не мог вспомнить.

От тела разило, некротические процессы почти полностью в мышцах, подкожном жире.

То, что здесь никого не было, кроме этой, на полу, парень не сомневался. Поправив респиратор, опустился на одно колено. Руки его были защищены перчатками, ткань куртки была плотной. Он схватил пальцами за подбородок лежавшему, чтобы обездвижить голову, и костлявые руки с грязными ногтями тотчас принялись его хватать, а лежавшее зарычало, пузыря пену изо рта. Парень повернул этому голову, чтобы посмотреть с боку.

Нет, ну точно наша училка!

Вернул голову в прежнее положение.

Четверку еще мне поставила. За стишок. Как бишь там?

Не мог вспомнить.

Прицелившись, поднял руку выше плеча, а потом, коротко замахнувшись, всадил монтировку в область головы. Попал прямо в глаз. Силы хватило на то, чтобы металл ушел до середины. Тело задергалось, грязные ногти цепляли за ткань куртки. Потом тело обмякло, руки сползли вниз и упали на пол.

Подождав еще, парень извлек монтировку из черепа, влажную теперь от "мозговой грязи". Долго не искал – вытер о некогда мужнин свитер, убедился, что дочиста, потом поднялся. Снова поправил респиратор.

Как же это? – думал он. – Ни хрена не помню! Четверку еще! Прямо в журнал!

Так гордился...

***

Спускаться с девятого этажа было много проще и веселее.

Парень скакал по ступенькам, водя монтировкой о стены, испещренные надписями и рисунками.

ТАНЬКА ОВЦА! – было выведено фломастером, и рядом уродский смайлик.

Парень улыбнулся, монтировка скрежетала о стену, оставляя на ней след.

– Унылая пора, – вдруг произнес он и обрадовался чему-то, не знал только, чему. – Та-та... очарованье. Чего-то там... прощальная краса! Вот ведь, блядь!

Выбежав на улицу, он огляделся, а потом поспешил налево, в сторону удалявшихся товарищей.