Тишина

Начало зимы ощущалось в воздухе холодными покалываниями рук и щёк. Осень официально ещё не сдала свои права, но её сестрица вовсю царствовала на улицах, не давая возможности морально подготовиться к морозам. Я стоял у двери из подъезда, взяв в руки ручку, и медленно дышал, пытаясь внутренне подготовиться к пронизывающему ветру, который рыскал снаружи, ожидая новую жертву. Мне хорошо слышались его завывания, похожие на зов хищника. Противный писк домофона эхом пронёсся по подъезду, и внутрь ворвались порывы ветра, ударяя в лицо и заставляя зажмуриться. Я почувствовал, как мороз коснулся моей кожи, практически нежно, любовно. Холод снаружи сразу же вошёл в гармоничный ритм с тем холодом, что наполнял меня изнутри. Я замер на пару секунд, свыкаясь с царящей снаружи погодой, после чего твёрдо шагнул вперёд, услышав стук магнитов за спиной. Поправив шарф, я немного пригнулся и двинулся по улице к остановке, серый квадрат которой виднелся в паре сотен метров.

Серые дома вдоль дороги создавали давящую атмосферу осенней меланхолии. Их стены, мокрые от моросящего дождя, покрылись тёмными подтёками, словно на панелях открылись стигматы, из которых сочилась тоска. Я остановился, завороженный видом горящих окон, мерцающих теплом и светом в декорациях безысходности. Между крышами, словно чёрные плети, протянулись провода, создавая бесконечную металлическую сеть, тонувшую в сумерках. Мне почудилось движение на одной из крыш, и я подумал, что вероятно там живёт гигантский металлический паук, готовый в любой момент почувствовать дрожь одной из нитей и броситься к своей жертве. Не спуская взгляд с того места, где что-то шевельнулось, я дошел до остановки и теперь просто стоял, вглядываясь в хрупкий ансамбль противоположностей, где серость и мрак безуспешно наступали на свет и теплоту горящих окон, но раз за разом покидали это поле битвы ни с чем.

Свет фар подъехавшей маршрутки прервал внезапную медитацию, я скользнул в тёплый салон, занял место, достал книгу и погрузился в музыку. Путь до театра занимал в среднем около часа, и музыка с книгой всегда отлично скрашивали подобные поездки, делая их даже частично полезными и желанными. За чтением путь до метро пролетел незаметно, после чего пришлось вновь выплёвывать себя из салона маршрутки и тащиться до входа на станцию. Длинные щупальца теплого воздуха коснулись моего лица за пару десятков метров до подземки. Мои шаги эхом отдавались в пространстве, и я внезапно осознал, что вокруг воцарилась полная тишина. Я огляделся, но площадь перед станцией была пуста, а свет лился через стеклянные двери станции, за которыми виделся только пустой вестибюль. Казалось, что город замер в немом ожидании чего-то очень близкого и важного. Не было видно ни машин, ни людей, ни даже какого-либо движения. Я крутился на месте, пытаясь рассмотреть хоть кого-нибудь, как вдруг резкий звук заставил меня вздрогнуть: какой-то парень с силой толкнул дверь метро и недовольно пошёл дальше. Этот шум словно проделал рану в безмолвии, и со всех сторон хлынули другие звуки: шум дороги, звук шагов и разговоров людей на площади. Мир наполнился привычной суетой, а наваждение закончилось. Я потряс головой и, всё ещё оставаясь под мистическим настроением, поспешил спуститься к поездам.

Платформа была наполнена людьми, и их вид окончательно разрушил те чувства, которые я испытал, стоя перед входом на станцию. Мимо быстрым шагом прошагал парнишка, сжимая в левой руке книгу так, что было видно обложку. "Танатос", - прочитал я и сразу почувствовал к незнакомцу симпатию: не всегда встретишь тех, кто читает твоих любимых авторов. В этот момент парень обернулся, его залил яркий свет, и мне показалось, что вместо лица у него голый череп. Я вгляделся повнимательнее, но тут раздался гудок, и мимо промчался поезд - свет пропал, и иллюзия, создаваемая стилизованной маской и освещением, рассыпалась. Чувствуя лёгкую дрожь, я зашёл в вагон и погрузился в чтение.

Из метро я выбрался за сорок минут до спектакля, и этого времени вполне хватало, чтобы никуда не спешить. Пока меня не было на улице, темнота заполнила всё вокруг, а с неба начал накрапывать дождь, чей тихий шелест заполнил собой всё вокруг. Вглядываясь в ночное освещение я представил себе город целиком, словно с высоты полёта - светящуюся кляксу на теле планеты, такую хрупкую в своём существовании. Мне казалось, что стоит лишь на секунду потерять его из виду, как он моргнёт и исчезнет навсегда, и тогда подо мной останется только ненасытная темнота. Пока я думал об этом, дождь усилился, и, раскрыв зонт, я быстрым шагом двинулся дальше по проспекту.

Улицы окончательно погрузились в ночную темноту, рассеиваемую ярким светом фонарей и витрин. Влажный асфальт поглощал его, размазывая неровными линиями, пульсирующими при моём движении. Казалось, что отражения нарисовал какой-то художник, бешено взмахивая кистью, и если наступить на них, то светящиеся осколки разлетятся яркими искрами, оседая на одежде. Свет тротуара словно бы выбрался из заточения, заполнив собой дорогу, создавая замысловатый кордон для проезжающих мимо машин. Не сбавляя шага я любовался, как их яркие фары проносятся мимо в диковинном потоке, дополняя свет на земле золотым туннелем с алыми вкраплениями.

Редкие прохожие, силуэты людей в неоновом свете, скользили мимо, словно в ускоренной съёмке. От дождя и порывов ветра мои глаза слезились, поэтому все лица смазывались в неразборчивую гамму, а шум их голосов казался странным жужжащим звуком. В этом месиве перетекающего чёрного и бежевого изредка проглядывали провалы глаз, в которых сквозило одиночество, лезвиями раздирающее своего носителя. Я чувствовал единение с ними, ощущал ту же самую пустоту, что раскрыла пасть у них в груди. Мне казалось, что останови кого-то из них, тряхни за плечи, крикни в лицо - и он упадёт, словно марионетка, пустая и брошенная умирать. От подобных мыслей всё внутри сжалось холодной рукой тревоги, от которой взмокла спина. Хотелось закричать так сильно, что разлетелись бы стёкла окрестных домов. Это чувство, вытекающее в желание, вспыхнуло внутри и также быстро погасло, оставив лишь чадящие угли тоски.

На перекрестке я повернул налево и направился к виднеющемуся вдали мосту. По тротуару навстречу двигалась девушка, лицо которой было закрыто куполом белого зонта. Когда мы поравнялись, то синхронно наклонили свои зонты в разные стороны, чтобы не задеть друг друга. Этот жест, в сути самый простой и обыденный, глубоко впечатался в мою память. Это похоже на приветственное снятие шляпы джентльменами или, что куда интереснее, на дуэль мечников, которые слегка склоняют клинок в знак уважения. Я захотел было взмахнуть зонтом, как мечом, но ветер тут же едва не вырвал его из моих рук. Испуганно вцепившись в рукоять, я оставил эту затею.

Чем ближе я был к мосту, тем более успокаивающе его огни действовали на меня, растапливая холод внутри. Каменная дуга казалась изогнувшимся хребтом чудовища, который рассекает реку надвое. Вздохнув, я начал подниматься, и в этот момент камень у меня под ногами приятно завибрировал: мимо продребезжал трамвай, словно большая коробка с колокольчиками. За ограждением показалась река, и мой взгляд сразу оказался прикован к отражению света на чёрном зеркале воды. Справа и слева от кромки реки по освещенному шоссе скользили десятки автомобилей, создавая причудливую картину бесконечного потока. Часть этого сияния растягивалась ржавыми росчерками по водной глади, словно колонны из солнца. Ещё дальше, за шоссе, виднелись многоэтажные дома, сверкающие множеством горящих огней. Они походили на новогодние ёлки: такие же красивые, переливающиеся и игрушечные.

Не отрывая взгляда от сияющей огнями миниатюры города передо мной я прошёл почти две трети моста, когда внезапная тишина вновь вернулась, окутав меня непроницаемым одеялом. Осмотревшись, я понял, что все машины куда-то запропастились, как и редкие прохожие. Пустое шоссе, освещенное фонарями, выглядело тревожно и устрашающе. Тут я заметил движение: фары троллейбуса, который неспешно подъехал сзади и остановился у обочины напротив меня. Такого старичка стоило поискать: похоже, что он был на ходу ни много ни мало несколько десятков лет. Синий корпус переходил в белую полосу краски снизу, заляпанную грязью и дождевой водой. Окна мутные, и через них видно разве что размытые силуэты. В детстве, благодаря этому налёту грязи, весь мир снаружи этого монстра казался серым, блеклым и депрессивным. Впрочем, как оказалось потом, грязи на окнах троллейбусов стало меньше, но вся она осела на наших сердцах.

Окна призрака из прошлого светились грязно-оранжевым светом, который вырывался наружу, разгоняя темноту. Мне даже показалось, что я вижу, как эти ржавые лучи растекаются в воздухе, делая весь мир таким же оранжевым и безликим. Внутри салона этот оттенок теплоты так сильно концентрировался, что я практически ощущал невероятный жар, окружающий пассажиров. Я вгляделся в те лица, что были видны через редкие прорехи чистоты на окнах, и страх тонкой холодной змейкой пополз по спине: в салоне сидели мертвецы. Вскрытые шеи, оголенные внутренности, синие вывалившиеся языки - они все двигались, как живые, но живыми быть никак не могли. Я невольно отступил на шаг назад, пытаясь не закричать и сосредоточившись на бешеном биении сердца, которое рвалось из груди.

Двери троллейбуса с шипением распахнулись, и ржавый свет хлынул наружу непрерывным потоком. Я почувствовал, как меня обдало теплом: внутри точно должно было быть настоящее пекло. Старушка, практически скелет с редкими обрывками плоти и волос, с хрустом повернула голову, смотря со своего сидения на улицу, прямо на меня. Пока страх сковывал меня своей липкой паутиной, что-то внутри вопило, просило зайти в салон, сесть на сидение и уехать, уехать куда-то очень далеко, откуда нет возврата, где нет беспокойства и сомнений. Я сделал неуверенный шаг вперёд, и в этот момент сверху на меня упала тень: высокий бесформенный силуэт в форме кондуктора осматривал меня, слегка склонив голову вбок. Его отростки-руки держались за поручни с обеих сторон, загораживая весь проход. В местах сочленения одежды и на открытых участках я видел только клубящуюся густую тьму, которая поглощала всё освещение. На том месте, где у человека должна быть голова, у существа была сфера с круговоротом красок внутри, внизу которой протянулся тонкий разрез, прыгающий и изгибающийся.

Кондуктор пристально смотрел вниз, и я почувствовал себя обнаженным на медосмотре, под бдительным взглядом врача в толстых роговых очках. Секунды растянулись так сильно, что если бы дождь продолжал идти, то я смог бы разглядеть полёт каждый капли в подробностях, прежде чем она упала бы на землю с тихим шлепком. Затянувшееся столкновение наших взглядов прервал резкий звук: мужчина с бледно-серым лицом, сидящий справа от центральной двери, что-то пробулькал, обращаясь к тени в проходе. Одна из рук кондуктора отпустила поручень, и он отступил было в сторону, но в этот момент я почувствовал как телефон во внутреннем кармане завибрировал, сообщая о новом сообщении. Этот тихий обычно звук гонгом прозвучал в гробовой тишине. Машинально моя рука дёрнулась, чтобы достать его, и я почувствовал, как что-то важное разрушилось в этот момент.

Бесформенная тень замерла, после чего вновь преградила собой проход и та сторона её головы, где находился разрез, повернулась в сторону водителя. Раздался шипящий звук, и двери закрылись. Тепло тут же пропало, растаяв в окружающем воздухе, словно дым. А в следующее мгновение я понял, что мир вновь стал прежним: мимо с шумом проносились машины, а вдалеке появились силуэты прохожих. Я тяжело вздохнул, провожая уезжающий троллейбус взглядом, а мои глаза всё ещё были наполнены этим тёплым светом, сочащимся из его окон. Подняв к глазам трясущуюся руку с часами, я выдохнул: "Блять". Телефон снова завибрировал, требуя к себе внимания. Я разблокировал экран и улыбнулся. Воспоминания о странном троллейбусе быстро таяли, исчезали, и уже через пару десятков секунд от них остались только намёки. До спектакля оставалось пятнадцать минут. Быстрым шагом я поспешно двинулся вниз, приближаясь к театру, который был уже виден за мостом. Внутри медленно расцветало предчувствие хорошего вечера.