Двадцать первая дверь (Окончание)

- Мы же с тобой учёные, Матвей! Нам ли не знать, что всё в природе подчинено физическим законам?

- А ты забыл, Витя, что все прорывы в науке происходят в обход этих самых законов? Что законы тоже устаревают и им на смену приходят новые? Помнишь, раньше считали, что Земля плоская и лежит на трёх китах?

Перед этим я рассказал Степанычу всё. Он слушал меня, не перебивая, не задавая вопросов. Потом долго молчал, глядя на стену увешанную православными иконами. Когда я вошёл в квартиру Степаныча, где не был несколько лет, меня поразило обилие икон и свечей и ещё больше поразило, что среди ликов православных святых вдруг увидел изображение какого-то солнцеликого божества.

- Что-то я не пойму, Степаныч, как твоё православие уживается с этим?

- Это Митра, - пояснил сосед, - зороастрийский бог древних персов. Воплощение света. От митраизма христианство взяло многие символы. А я, Витя, верю во всё, что служит Свету.

В общем, после моего рассказа Степаныч молчал, поглаживая бороду и вглядываясь в иконы, будто просил у них совета.

- Я приехал сюда в семьдесят третьем, – наконец заговорил он. – Тогда уже вовсю велись исследования по электромагнитным излучениям. Руководил проектом академик Березняк, ты его, наверное, помнишь?

Конечно, я помнил Березняка, светило советской физической науки.

- Так вот, мне посчастливилось поработать с Эдуардом Ипполитовичем почти семь лет. Как и вы, работали на оборонку – электромагнитные волны как средство борьбы с вероятным противником. Например, выведение из строя вражеской ПВО, в подробности вдаваться не буду, потому что мы с тобой, Витя, подписку давали о неразглашении.

- Так то было в другом царстве-государстве…

- У меня государство одно – Россия! – сурово отрезал Степаныч. – И другого не будет! А Березовские и Чубайсы - это всё пена!

Он помолчал, успокаивая свои политические страсти.

- Короче, Витя, лекций читать тебе не буду, скажу лишь, что доигрались мы с этими электромагнитными волнами.

- Как это?

- А так, что экспериментировали с энергетическими потоками, а природа, она над собой насилия не любит. В общем, такая хрень здесь получилась, Березняк её назвал турбулентностью энергетических потоков. А, попросту говоря, при определённом совпадении векторов может открыться проход.

- Проход, куда?

- А туда – взглянул на меня Степаныч своими васильковыми глазами. – В потусторонние миры.

Вот тогда я и произнёс фразу о всесилии физических законов, на что Степаныч резонно заметил, что законы на то и существуют, чтобы их нарушать.

- Значит, это был проход. А что за мир там, за дверью?

- Уж не рай, это точно! – усмехнулся он в бороду.

- Откуда ты знаешь?

- Я не знаю, я чувствую. Вот уже не один десяток лет в здешних местах накапливается отрицательная энергия, и мы своими экспериментами преобразовали и аккумулировали её. И это очень опасно, Витя.

- Чем опасно?

- Наш мир и так не идеален. А через этот проход на Землю может хлынуть настоящее Зло. Тогда шарику нашему – каюк!

Я с недоверием смотрел на него.

- Объясню тебе как физику. В земных недрах могут произойти необратимые процессы, расщепление урана, например. Человечество начнёт мутировать в кратчайшие сроки.

- А как увязать всё это с банком "Армдон"?

- Не знаю, Витя, но ясно, что организация заинтересованная.

- Так что же делать, Степаныч?

Он посмотрел на меня, отнюдь не взглядом учёного.

- Наука здесь бессильна, ей время нужно, а времени у нас нет. Да и базы, как ты знаешь, здесь и сейчас тоже нет никакой. Лет двадцать назад мы бы ещё поборолись.

Я вспомнил того, смотрящего на меня из зеркала лишёнными зрачков глазами и улыбающегося чёрным провалом рта.

- Неужели ничего нельзя сделать?

Степаныч посмотрел в окно. Разгулявшийся ветер собирал свинцовые тучи над нашим городком.

- К Акулине надо ехать.

Дождь начался, не успели мы выехать из города. Начался – это ещё слабо сказано! Он просто обрушился на наши головы. Крупные капли как авиационные бомбы падали на мгновенно раскисшую землю. В здешних местах таких дождей в апреле я что-то не припомню.

- Ну вот, разверзлись хляби небесные! – констатировал Степаныч. – Надевай плащ, в ногах у тебя лежит.

Сам он был сейчас похож вовсе не на основателя научного коммунизма, а скорее на скандинавского бога Одина. Круглый, пластиковый шлем, с трудом налезший на его голову, несуразные очки времён Козлевича и "Антилопы Гну", и из всего этого антиквариата торчавшие в разные стороны борода и седые патлы.

Я нашёл на дне мотоциклетной коляски брезентовую плащ-палатку и укрылся ею с головой и так мы мчались сквозь плотную пелену дождя. Собственно, слово мчались не совсем верно, ибо направление в сторону Акулининой деревни, каким-то злым шутником названное дорогой, представляло сплошное месиво, и старый "Урал", словно утлое судёнышко в шторм, то поднимался на гребне, то исчезал в волнах жидкой грязи. Так что правильней будет сказать, плыли. Грязь эта уже до пояса обляпала берсерка Степаныча, да и в мою защищённую брезентом люльку летели из-под колёс осклизлые комья.

Сзади раздался автомобильный гудок, Степаныч бросил руль вправо и мы нырнули в кювет, где наш ботик и увяз до середины колёс. Мимо также трясясь и раскачиваясь, как от морской качки проплыл старенький ЗИЛ, обдав нас грязевой волной

- Вот торопыга! – досадовал Степаныч, слезая со своего водительского места. – Выбирайся, Витёк, будем бегемота нашего из болота тащить.

Чуковский бегемот был, наверное, гораздо легче облепленного грязью "Урала". Ещё, кряхтя и надрываясь, я подумал, что мотоцикл наш больше не заведётся. Но мотор, немного прочихавшись, всё же заработал.

- Километров пять осталось! – перекрикивая рёв двигателя, успокоил меня Степаныч. – Сейчас, Чёртовы овраги проедем, а там рукой подать.

Чёртовыми оврагами местные называли две балки, поросшие по краям мелколесьем, между которыми проходила так называемая дорога. Дно этих особенностей здешнего ландшафта было болотистым и иногда нетрезвые водители уходили туда, где их транспортные средства засасывала ненасытная трясина. Рассказывали даже о гибели двух пьяных в дым трактористов, ушедших к водяному вместе со своими Кировцами. Отсюда, наверное, и название.

Сквозь стену тропического ливня ни черта не было видно, но Степаныч знал этот санный путь как свои электромагнитные волны и перед самыми оврагами сбавил и без того невеликую скорость.

- Тпру-у-у! – вдруг и вовсе остановил он своего бегемота.

Впереди, насколько позволял видеть ливень, была не дорога, и даже не тропка, а какая-то горная гряда, на вершинах которой виднелись следы от зиловских покрышек.

- Кажись приехали! – Степаныч снял заляпанные очки. – Витя, ты бегемота посторожи, а я на разведку схожу, а то сдаётся мне, что здесь наше зеркально гладкое шоссе заканчивается.

Вскоре бог Один исчез за дождевой завесой, оставив меня одного. Я огляделся. Ближе к дороге стояли низкие северные берёзки и лишь поодаль начинался настоящий лес, где преобладали хвойные породы. Метрах в десяти от меня виднелся крохотный, два на два метра пятачок, покрытый несмелой зелёной травой. И это пробуждение природы почему-то вселило в меня надежду, что всё образуется и проклятый проход всё-таки закроется. За долгую зиму я так соскучился по зелени, что страстно захотелось потрогать ладонью эту весеннюю травку, вдохнуть её запах. Выбрался из люльки и, перепрыгивая с кочки на кочку, добрался до зелёного оазиса. Трава была нежной на ощупь и пахла свежестью зарождающейся жизни.

И тут произошло что-то невероятное. В небе сверкнуло и вскоре ослепительно вспыхнуло уже на земле, совсем рядом со мной. Вспыхнуло так, что на мгновение ослепило. Сильно зажмурившись, я повалился на траву, словно прося у неё защиты, а когда открыл прозревшие глаза, то увидел, что наш "Урал" горит как факел, совершенно не обращая внимания на потоки воды, льющейся с неба.

" Вот это да! Такие молнии в здешних краях, да ещё в апреле месяце просто невероятны! А ведь в мотоцикле должен был сидеть я!"

С благодарностью я прижался горячим лицом к прохладной траве. А бегемоту уже ничем не поможешь, за считанные минуты от него остался один скелет. Молния видимо ударила в бензобак.

- Витя! - донёсся до меня сквозь шум дождя крик Степаныча. – Помоги!

Я бросился на зов, но не сразу увидел сверху своего соседа, и чуть было не прошёл мимо. Лёжа на животе тот тащил из трясины человека. Рядом наполовину выглядывала кабина ЗИЛка, что обогнал нас.

Вдвоём нам удалось вытащить отплёвавшегося и извергающего потоки брани водителя. Он всё порывался вернуться к затонувшей машине, наверное, у него лежал там очень ценный груз и по запаху, бьющему из железнозубого рта, мы даже догадывались какой. Насилу, вдвоём со Степанычем успокоили впавшего в отчаяние водилу.

- Я седьмой! Слышь, мужики, седьмой я! – как будто в рацию под вражеским обстрелом твердил он.

Из дальнейших вопросов выяснилось, что деревенский шофёр Коля стал седьмой по счёту жертвой Чёртовых оврагов. Овраги эти представились мне языческими божками, которые требовали от людей щедрых приношений в виде машин, а иногда и людей.

- Ничего, Коля! – успокаивал водилу Степаныч. – Мы сейчас на моём бегемоте домчимся как на крыльях, обсохнуть не успеешь!

За спасательными работами я не успел сказать Степанычу о гибели его старого друга.

Гибель мотоцикла от небесного огня сосед мой воспринял философски, мол, все мы смертны. Даже порадовался за меня, невредимого.

Последние три километра мы преодолевали пешком. Сапоги от налипшей к ним грязи весили, чуть ли не по центнеру каждый и этот трёхкилометровый путь дался нам с трудом.

- Иисусу, когда Его на Голгофу вели, ещё хуже было – успокаивал нас неисправимый оптимист Степаныч.

Коля, в благодарность за спасение довёл до бабкиного дома. Но Варвара, племянница Акулины, которой самой было уже под семьдесят, прямо с порога заявила:

- Не принимает она. Хворая очень.

- Как не принимает? Как хворая? – искренно удивился Степаныч.

Наверное, в его представлении эта 85-летняя женщина должна обладать могучим здоровьем, как у претендента на чемпионский пояс по боксу.

Пока мы на крыльце препирались с Варварой, из избы донёсся вовсе не болезненный голос ведуньи:

- Варвара, пусти их!

Войдя в горницу, увидели, как бабка довольно резво слезала с печи.

- А я вас, касатики, почитай, третий день дожидаюсь.

Степаныч отвесил ей поясной поклон. Я заметил, что он явно заробел перед старушкой, и даже разговаривая с ней, старался подражать её речи. Тем не менее, я последовал его примеру и тоже поклонился в пояс.

- А мы с бедой к тебе пришли, Акулина Кузминишна!

- А ко мне с радостью-то не ходят – проворчала бабка.

- Нечистая сила одолела! – Степаныч галантно помог старушке опуститься на пол.

- А кого она не тревожит, нечистая сила-то? Меня вот тоже, намедни, скрутило.

Акулина уселась на старый, но крепкий стул и закричала:

- Варвара! Чаю принеси!

Мы вспомнили, что везли бабке большую пачку цейлонского чая, но он сгорел вместе с мотоциклом.

Бабка между тем пристально посмотрела на меня.

- Ну что встали, как столбы Мелькартовы, в ногах правды нет!

Мы невольно переглянулись со Степанычем. Откуда знание античной географии у деревенской старухи?

Варвара принесла самовар, расставила чашки.

- Что стряслось там у вас, я ведаю. Меня эти интересуют, вот запамятовала, старуха! Ещё по теливизеру показывают опосля вестей всяких.

- Подробности – подсказал Степаныч.

- Вот-вот, правильно, Матвей, по всему видать, что учёный ты человек!

Я начал излагать подробности. Акулина слушала внимательно, изредка задавая уточняющие вопросы. При упоминании банка "Армдон", спросила:

- А енто, что за зверь?

И поскольку мы ничего внятного ответить не смогли, опять стала звать свою престарелую племянницу:

- Варвара! Священное Писание неси!

Варвара вошла в горницу с огромной Библией в кожаном переплёте.

- Им положи. Они люди учёные.

Библия была старая, издания Российского библейского общества за 1865 год. Некоторые страницы были зачитаны буквально до дыр, буквы стёрлись. Мы со Степанычем минут пятнадцать листали книгу, пытаясь отыскать знакомое название, но тщетно. Может быть потому, что листали вразнобой.

Потом специалист по электромагнитным волнам некоторое время сидел, морща лоб.

- А ну-ка, Витя, - наконец сказал он, - давай, открой откровение Иоанна Богослова, где про трубящих ангелов говорится.

Я нашёл Откровение и стал просматривать. В шестнадцатой главе прочитал о нечистых духах, выходящих из уст дракона, зверя и лжепророка, которые и собираются в месте, называемом по-еврейски… В середине слова четыре буквы были стёрты, и я прочитал Армдон.

- Армагеддон! – ахнул Степаныч. – Конец света!

- Как-то они странно законспирировались и для чего? – начал сомневаться я.

- Дьявол – отец обмана! – философски изрёк мой сосед.

- А я, почему-то посчитал, что это артель мгновенной доставки облигаций населению.

- Можно и так – усмехнулся Степаныч в бороду. – Только облигации-то, наверное, такие же, как и чубайсовские ваучеры!

Акулина всё это время сидела с закрытыми глазами и что-то очень тихо шептала. Наконец она открыла глаза и посмотрела на нас своим особенным, хитрым взглядом.

- Страшно мне, касатики, ох страшно! Но ехать надо и поскорее. Завтра первое мая, у нечистой силы шабаш начинается.

Ехать надо, но на чём? Мы рассказали Акулине о гибели старого бегемота.

- Варвара! – опять стала она звать родственницу.

- Чаво ещё? – Варваре, видать не по нраву была возросшая активность тётушки.

- В сарай их отведи. Пусть на бесовскую колесницу поглядят.

- Вот это да! – восхитился Степаныч. – Цюндап KS-750, с добавочной передачей от бездорожья! Откуда, Варвара?

Племянница пожала плечами.

- Муж с войны привёз.

При виде трофейного немецкого мотоцикла глаза у Степаныча загорелись, как у наркомана в предвкушении дозы.

Через два часа упоительной для него возни с фашистской техникой мы уже сажали в коляску одетую в болоньевый плащ Акулину. Такие плащи были в моде во времена Карибского кризиса. На улице тем временем стемнело, дождь прекратился, но в небе со стороны нашего городка были видны зарницы.

Фашист взревел всеми четырьмя цилиндрами, бабка перекрестилась и мы рванули в ночь. До городка мы добрались на удивление быстро и без приключений. Что было тому причиной: молитвы Акулины, безотказная немецкая техника или нечистая сила просто устала строить нам козни? Тем не менее, летели мы подобно Валькириям, рассекая светом фары ночную мглу. Когда проезжали Чёртовы овраги, я зажмурился и вцепился в Степаныча. Но этот берсерк даже не сбросил скорости, наверное, в другой жизни был фашистским мотоциклистом. Варвара сказала, что последний раз её покойный муж выводил на дорогу свой "Цюндап" где-то в семидесятом. Тридцать пять лет простоял зверь в сарае, как будто дожидаясь Степаныча. Два часа профилактики и машина прёт как в годы торжества гитлеровской военной мощи! Я подумал, если мы победили врага, способного создавать такую технику, то как могли покорно отдаться кучке проходимцев, подобно голодным свиньям, рвущимся к государственному корыту с ботвиньей? Вот она, загадочная русская душа!

На обочине нам попался обгорелый остов старого "Урала". Степаныч нажал на клаксон, отдавая салют своему старому, безвременно почившему другу.

Дождь настиг нас при въезде в город. Высоко над нами заблистали молнии, грохот грома возвестил о том, что там, наверху начался свой Армагеддон, вторая битва при Мегиддо, но уже не спаянные железной дисциплиной египтяне рассеивали полудиких еврейских кочевников, а выясняли отношения силы Света и Тьмы. А ведь без тьмы нет света, и, соответственно наоборот. Неважно чья, победа приведёт наш мир к катастрофе, потому что мир наш зиждется на равновесии разнообразия. Это я вам как физик говорю!

- В церкву давай! – приказала Степанычу Акулина, как только мы въехали на главную улицу нашего городка, Октябрьский проспект.

- В какую?

- В главную, Петра и Павла.

Вскоре "Цюндап" лихо остановился у Петропавловского собора. Я помог бабке выбраться из коляски.

Священник жил тут же, на территории храма. Мы долго трясли железную калитку, закрытую на цепь большим амбарным замком. В вышедшем из дома человеке я не сразу признал нашего батюшку. Одетый в джинсы и свитер он был похож на студента-пятикурсника.

- Что вы хотите? – спросил он, подходя к ограде.

"Действительно, чего мы хотим?" - подумалось мне. А в голову лез напыщенный ответ: "Спасти мир".

- От кого замыкаетесь, люди Божьи? Аль не признал меня, батюшка? – спросила Акулина.

Через две минуты мы стояли в прихожей крохотной квартирки отца Георгия. Степаныч, категорически отказавшийся бросить "Цюндап", остался на улице под проливным дождём. Священник и Акулина уединились в одной из двух комнат и о чём-то минут пять яростно спорили, до меня долетали обрывки разговора, в основном возмущённый голос молодого священника.

Когда они вышли, отец Георгий был в полном облачении, с большим крестом на груди. Лицо у него было бледным и сосредоточенным.

- Да суеверия всё это, Акулина Кузминишна!

- А ты у него спроси! – указала на меня бабка. – Он-то человек учёный, не чета мне, старухе малограмотной!

Священник грустно посмотрел на меня.

- А не могло вам всё это померещиться?

- Могло – честно признался я.

- Вот видите? – обрадовался отец Георгий.

- Я, почитай, уж лет сорок из деревни ни ногой. – заявила Акулина. – А ноне, как девица шалопутная на ентом, как его? Моциклете, прости Господи! И ты, батюшка хочешь, чтоб я всё бросила и назад возвернулась?

- Пойдёмте – обречённо вздохнул священник.

Втроём мы влезли в "моциклет".

- Ну, с Богом! – скомандовала бабка.

- Господи, прости меня, грешного и вразуми чад твоих! – перекрестился отец Георгий.

Но Степаныч почему-то свернул не к будущему банку, а к нашему дому.

- Я сейчас! – он скрылся за дверью.

Минуты через три вернулся, неся на плече свою зачехлённую двустволку.

- Это ещё зачем? – сделал испуганные глаза священник.

- Я туда без ружья не пойду! – заявил Степаныч.

Отец Георгий лишь тяжело вздохнул, подняв глаза к чёрному без единой звезды небу.

Дом с колоннами смотрел на нас тёмными, без зрачков глазницами окон. Смотрел, как мне показалось внимательно. Когда священник и Акулина перекрестились перед входом, в небе над домом вспыхнула молния. Мы со Степанычем торопливо последовали их примеру. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, спрятавшимся за спины взрослых.

Дверь оказалась заперта.

- Рома говорил, они вроде бы в окно лазали – неуверенно сказал я.

Мы со Степанычем стали обходить здание, в надежде, что какое-нибудь окно окажется не запертым. Но окна были закрыты наглухо, и я подумал, что без стеклобития в дом не попасть. Отыскав булыжник, и уже стал примериваться к окну, как заметил за стеклом промелькнувшую тень.

- Тихо! – скомандовал я Степанычу и приложил ухо к окну.

Внутри были слышны голоса и смех.

Электрический звонок у парадного входа ещё ждал своего электрика, и мы принялись барабанить всеми конечностями в обитую шпоном стальную дверь. Через какое-то время раздался лязг отодвигаемой задвижки и в проёме возник черноволосый парень. Он радушно улыбнулся, и свет уличного фонаря отразился в его рандолевых зубах.

- Чего надо?

В вопросе был явный акцент уроженца тех краёв, где из водопроводного крана течёт настоящая минеральная вода.

Я его узнал. Он был из бригады строителей, занимавшихся ремонтом бывшего стардома.

- Что значит, чего надо? Я, между прочим, на работу пришёл.

- Заходи, гостем будэшь! – хищно оскалился он и посторонился, пропуская нас со Степанычем.

Дежурная комната напоминала трамвайный вагон в час пик. Три мужика, судя по виду, земляки железнозубого сидели, где попало в расслабленных позах, держа на коленях местных путан, старшей из которых едва пробило шестнадцать. На столе, вокруг телевизора стояла бутылка с коньяком, одноразовые тарелки с нарезанными овощами, фруктами и каким-то особым способом вяленым и проперчённым мясом, которое один из моих знакомых остряков называл мастурбой.

- По какому поводу банкет? – с милицейской суровостью спросил мой сосед.

- Дэнь независимости – отвечал лысый джигит, на внушительном животе которого удобно расположилась одна из нимфеток.

Когда все четверо заулыбались, мне стало ясно, что все они вставляли зубы у одного токаря.

- Этот объект, - чеканя слова, стал разъяснять гастарбайтарам Степаныч, - находится под охраной фирмы "Запор", и посторонних, особенно в вечернее время здесь быть не должно.

- Слюшай, зачем обижаешь, а? Какой мы тебе посторонний? Весь день работаем как ишак в этот дом, отдохнуть имеем право, а? Ты тоже садись, коньяк пей, хлеб кюшай.

Это затараторил обладатель живота. И вдруг осёкся, глядя куда-то за наши спины.

- Здрасьте. – выдавил, наконец, он.

Я обернулся. В коридоре стояли наши экзорцисты. Девчонки, увидев священника, соскочили с колен своих кавалеров, отчего в крохотной комнатушке стало ещё тесней.

- Я думаю, батюшка, - глядя на отца Георгия, сказал Степаныч, - отроковиц дома родители заждались?

Священник смотрел на открывшуюся картину предстоящего разврата грустно и в то же время строго. Строго, должно быть от возмущения, а грустно, от осознания неизбежной человеческой греховности.

- Нехорошо детей во блуд вводить. – тихо сказал он.

- Кто вводит, кто вводит? – начал возмущаться пузатый. – Сами пришли, вах!

Отроковицы, на которых клейма ставить было негде, смущённо опустив головы, цепочкой потянулись к выходу.

- Эй, куда пошла? – заволновался джигит с животом.

- Уважаемый, - обратился к нему мой сосед, - надеюсь, вы наслышаны о такой статье в российском Уголовном кодексе, как совращение малолетних?

- Их сто человек совращал, а меня в тюрьму, да?

- Давайте, забирайте сало и коньяки и шагом марш с объекта! – подал я свой решительный голос.

- Эй! – презрительно махнул рукой лысый. – Сало, это ваш русский пусть кушает, а мы мусульмане…

- Так вам же и пить ваш Аллах запрещает.

- Так он сейчас не видит. – рандолево заулыбался лысый, пряча коньяк в карман кожаной куртки.

Отец Георгий тяжко вздохнул и сцепил на тощем животе руки.

Строители собрали со стола свою снедь и угрюмо двинулись в направлении, в каком ещё пару минут назад исчезли их несостоявшиеся одалиски. Чернявый парень, который открыл нам дверь, замыкал отступление. Выйдя на крыльцо, он со злобой сплюнул, и я, шедший, закрыть за ними, услышал звон рассыпавшихся по мостовой монет. Чернявый обернулся и улыбнулся мне чёрным провалом рта, а на крыльце, отражая свет фонаря, валялись его рандолевые зубы. Но я, закалённый в двухдневных боях с нечистой силой, захлопнул тяжёлую дверь перед его массивным носом.

Акулина и священник стояли посреди холла и смотрели по сторонам.

- Батюшка, глянь-ка наверх!

Отец Георгий и мы со Степанычем подняли головы. На потолке, вокруг люстры была лепнина с изображением такой же многоконечной звезды, какую я видел на двадцать первой двери.

- У-у, сатанинские знаки! – сердито сказала бабка Акулина.

- Это ещё ни о чём не говорит! – стал возражать священник. – А если вы на банкноте, или на лотерейном билете увидите три шестёрки подряд? Скажете, тоже дьявольские козни?

Акулина с сожалением посмотрела на него.

- Вот вы, молодёжь, вроде бы все умные, образованные, техникой разной там пользуетесь, а вот веры в вас настоящей, какая раньше у русских людей была, нет!

- Не путайте, Акулина Кузминишна, веру и суеверие!

- Вот и ты, батюшка не путай! Как Варвары моей муж покойный говаривал, чтоб врага победить, его надо изучить.

Дискуссию прервал сильный стук в окно. За ним я увидел строителей, четыре, если так можно выразиться, лица, приникших вплотную к стеклу. Глаза эпилептиков во время припадка и лупят по стеклу кулаками, как заводные игрушечные зайцы.

- Матвей, расчехляй ружьё! – закричал я.

- Ружьём тут не поможешь. – сказала Акулина. – Пущай батюшка покажет, насколько сильна его вера.

Отец Георгий увидев за стеклом четырёх зомби, побледнел и сотворил крестное знамение. Взяв в руку свой нагрудный крест, он подошёл к окну и стал читать молитву Животворящему Кресту Господню. Кузминишна встала рядом и зашевелила губами. Степаныч достал свою вертикалку, деловито переломил ствол и стал вставлять патроны. А я, бывший один не при делах, глупо раскрыв рот взирал на эту скульптурную композицию.

"Строители", будто стекло накалилось до запредельной температуры, отскочили от окна, и, отбежав метров на двадцать от дома, остановились, как стая голодных собак, напуганных, но, тем не менее, не собиравшихся отказываться от добычи.

- Ну, и где эта ваша дверь? – устало спросил отец Георгий.

Я посмотрел на часы.

- Рано ещё. Обычно это случалось не раньше полуночи.

Чтобы не торчать всем посреди коридора и глупо таращиться на окно, будто кролик на удава, я предложил всем посидеть в дежурной комнате и скоротать время за чаем. Неутомимый Степаныч заявил, что будет бдеть на посту.

Заваривая в большой глиняной кружке чай, и незаметно наблюдая за отцом Георгием, видел, что молодой священник томится ожиданием, видимо считает, что зря теряет здесь время.

Я начал рассказывать ему об опытах, которые проводились в городке командой академика Березняка и могли, по словам Степаныча, спровоцировать всю эту чертовщину.

- Сотни раз человечество предупреждали о грядущем конце света, - отвечал отец Георгий, - и он медленно, но неминуемо приближается. Человечество рано или поздно доиграется, грубо вторгаясь в природу, нарушая её божественную гармонию.

- По радио-то, намедни, сказывали, мол, если из Москвы-реки водицы хлебнёшь, как пить дать, козлёночком станешь – вставила своё веское слово Акулина.

- Поэтому надо всегда быть готовым к суду Божьему – не обращая внимания на Кузминишну, продолжал священник. – У каждого из нас будет свой конец света.

- А если речь идёт о вселенской катастрофе? – спросил я.

- Да уже была одна – всемирный потоп. И лишь праведник Ной спасся. Но не забывайте, что у каждой катастрофы есть предпосылки, Господь как бы подаёт нам знак.

- Ну, батюшка, во второй половине ХХ века предпосылок сколько угодно. Это уже не просто знаки, Бог кричит нам, люди, одумайтесь!

Нашу философскую беседу прервал крик Степаныча.

- А ну, отойди, кому говорю! Отойди, а то стрелять буду!

Мы с отцом Георгием выбежали в коридор. Сосед мой с ружьём наперевес уже выскочил на улицу. Рванув вслед за ним, я понял, что его так возмутило. "Строители окружили "Цюндап" и ковырялись в фашистской технике.

- Назад, нечистая сила! – Степаныч грозно потрясал своим оружием.

На удивление, все четверо, выставив перед собой руки в знак примирения, отошли от мотоцикла. Мы осмотрели машину и никаких явных повреждений не обнаружили. Степаныч посмотрел на строителей.

- Ну что, вражья сила, чего вы здесь дожидаетесь? Хозяина своего?

И в этот момент над домом вспыхнула сильная молния, от громовых раскатов задрожала земля. С неба стали падать капли размером с голубиное яйцо. Мы, все трое бросились к дому. Но дверь оказалась запертой. Наши крики и удары тонули в шуме дождя и грохоте грома. Я посмотрел в ближайшее окно и ничего не увидел. За стеклом была непроглядная, как сажа тьма.

- Матвей, давай через окно!

Степаныч что есть силы шарахнул по стеклу прикладом. Но то даже не зазвенело и я увидел как от удара двустволка чуть не выпала у него из рук. Сосед отошёл метров на пять, навёл ствол и спустил курок, затем второй. От стекла полетели искры, мы присмотрелись и не обнаружили на нём даже царапины.

Я посмотрел на другие окна, та же самая густая тьма, как будто кто-то закрыл проёмы чёрными скальными породами. И там, за этой толщей чёрного камня осталась наша Акулина. Одна против сил тьмы.

- Что делать?

Степаныч пребывал в каком-то оцепенении, отец Георгий в промокшей насквозь рясе, держал перед собой крест и читал молитву, неслышную за буйством стихии, а чуть поодаль стояли четыре существа, устремив беззрачковые глаза на дом. Глаза, в которых ничего нельзя было прочесть, но мне почему-то почудилась в их желтоватых белках надежда. Хотя слово надежда применительно к этой нежити, наверное, будет звучать кощунственно. Пусть будет ожидание. Существа чего-то ждали.

А в наших глазах было отчаяние. Степаныч, наконец, вышел из ступора и, сжимая в руке бесполезное ружьё, беспомощно смотрел на наполненный непроглядной тьмой дом.

Дождь прекратился внезапно, как будто кто-то перекрыл кран и так же внезапно на землю опустился туман, такой густой, что скрыл от меня стоявшего в нескольких метрах священника. Да что там несколько метров, я на расстоянии вытянутой руки ничего не смог увидеть.

- Матвей, батюшка, вы где?

- Здесь я, Витя. – услышал я голос Степаныча. – Ты когда-нибудь видел в здешних краях подобные погодные аномалии?

Из тумана прямо перед моим носом вынырнул Степаныч. Ну, вылитый бог Один, только рогов на мотоциклетном шлеме не хватает!

Мы сплелись пальцами, как влюблённые в дешёвой оперетке.

- Отец Георгий-то где?

- Степаныч, в этом молоке я дом-то не найду, не говоря уже о человеке! Давай, хором!

Как не звали мы молодого священника, ответа так и не услышали. Так и стояли, взявшись за руки, боясь сделать шаг.

- Кажись, спадает, - показал мой сосед глазами куда-то вверх, - вон, луна уже появилась.

Но это был всего лишь фонарь над парадным входом. Всё же лучше чем сплошная белая пелена, как в турецкой бане.

Туман, действительно стал рассеиваться, и мы увидели отца Георгия, сидящего в коляске "Цюндапа" и раскачивающегося из стороны в сторону. И только сейчас до меня донёсся скрип сиденья, как будто туман не только застлал нам глаза, но и заткнул уши. Степаныч подошёл и потряс батюшку за плечо. С таким же результатом он мог трясти бронзового Ильича на центральной площади нашего городка. А я взглянул на дом, стены которого стали проступать из тумана. За окнами был снова виден свет.

- Матвей! – позвал я.

Внутри всё переменилось, а вернее вернулось к прежнему, доремонтному состоянию. Никакого тебе фонтана, никакого мрамора, обшарпанные, старые стены, поражённые грибком, грязный, обгрызенный линолеум на полу.

В конце коридора, на месте окна зияла пробоина, как от танкового снаряда, а рядом я увидел лежащую скорчившуюся фигурку нашей Кузминишны. Я подбежал к ней и осторожно перевернул старушку на спину, приложил ухо к груди, но вместо сердечного стука услышал её голос:

- Домой везите.

- Степаныч! – заорал я.

На улице Акулина немного оживилась, и даже попыталась встать на ноги.

- Ох, касатики, тяжко мне! Видать, пришла пора. Успеть бы до дому.

- Да ладно тебе, Кузминишна! – стал успокаивать её Степаныч. – Женщина ты крепкая, нас ещё с Виктором переживёшь.

- Давненько меня женщиной не называли, - через силу улыбнулась Акулина бесцветными губами, - лет сорок, уж точно.

Мы поднесли её к мотоциклу.

- А чтой-то с нём? – указала Кузминишна на недвижного священника.

- В столбняк впал, наверное.

- Ох, не ко времени! Сил-то у меня совсем не осталось, все на эту дверь проклятущую ушли. Ладно, рядом сажайте.

- Его тоже в деревню? – спросил Степаныч.

- А кто ж меня причащать будет?

Туман между тем рассеялся окончательно, в ночном небе появились звёзды и серп полумесяца. Ночь, просто сказочная. Все мои страхи и тревоги куда-то улетучились, на душе было светло и спокойно.

- А где антихристы эти? – спросила Акулина.

"Строителей" нигде не было видно.

Степаныч дёрнул педаль, крутанул ручку газа и безотказный "фашист" сразу же отозвался рёвом своего мотора.

Умерла Акулина утром, когда из-за леса над деревней поднялось уже майское солнце. Перед этим успела привести в чувство отца Георгия, каким-то одной ей ведомым способом.

Мы со Степанычем сидели на завалинке Акулининого дома и наблюдали, как у нас на глазах набухают почки, и вот уже появились крохотные, робкие листочки, когда священник вышел из горницы. Вид у него всегда был немного грустный, но сейчас он выглядел скорбно-усталым.

- Преставилась раба Божья.

- А ведь не хочется умирать в такое вот время? – я посмотрел на ветки, покрывшиеся зеленью.

- Умирать, Витя никогда не хочется, но иногда – надо.

Матвей глянул на отца Георгия.

- Страшно ей там одной было, батюшка?

Батюшка посмотрел на него почти с вселенской скорбью.

- Что и как там было, сказать не могу, сами должны понимать, тайна исповеди. Да и в голове моей не укладывается, хоть и сказал кто-то, что человек вмещает в себе всю вселенную. А у меня, вот, не укладывается! – вздохнул он.

- Значит, там было нечто большее. – философски заметил Степаныч.

На похороны собралась вся деревня, много людей приехало из нашего городка и окрестных сёл. Сколько за свою жизнь вылечила и спасла Акулина людей, не знала даже её племянница Варвара, да и сама бабка, наверное, не знала. Она не врач, и учёт посетителей не вела. Об обстоятельствах смерти знали только мы трое. Что ж до всех остальных, то восемьдесят шесть лет, как не крути, а возраст солидный, хотя Степаныч считал, что запаса прочности у Кузминишны ещё лет на двадцать имелось.

Всё это время мы жили в её доме, спали урывками. После похорон Варвара подошла к Степанычу.

- Матвей, машину-то заберёшь?

- Так она ж мужнина? – смутился Степаныч от того, что втайне ждал предложения Варвары.

- Там, где он сейчас, техника не нужна. – вздохнула Варвара. – Ты забери её. Мне ни к чему, а тебе пригодится. Да и Акулинушка порадуется. – всхлипнула она.

В городок мы возвращались втроём. Около сгоревшего остова "Урала" сосед мой притормозил.

- Не годится это. Всё-таки двадцать лет мне прослужил.

Он зацепил, найденным в коляске "Цюндапа" тросом останки и потащил назад.

- Что вы хотите сделать, Матвей? – заволновался священник.

У Чёртовых оврагов Степаныч остановился.

- Виктор, помоги.

"Урал" громыхая обгоревшим железом, покатился с обрыва вниз. Мы стояли и смотрели, как ненасытная трясина забирает его в свои объятия, как лучшего друга.

- Памятник на этом месте будешь ставить? – не удержался я от подначки и тут же осёкся, вспомнив, что и сам чуть не разделил участь мотоцикла.

Когда я, наконец, вошёл в свою квартиру, телефон, который несколько лет служил в моей квартире в основном просто интерьером, надрывался от звонков.

- Да ты, оказывается у меня ещё и говорящий?

Я снял трубку.

- Аллё, пап, это ты?

Господи, неужели этот мужской, с хрипотцой голос принадлежит моему Гришке?

- Ну, здравствуй, сынок.

- Два дня до тебя дозвониться не могу. Ты где пропадал? На рыбалке что ли?

- Да сынок, на рыбалку с Матвеем Степановичем ездили.

- Много наловили?

- Почти ничего. Спит ещё рыба.

- Слушай, я тут в одном журнале твою статью прочитал, о протонных ускорителях. Знаешь, очень даже толково. С тобой наш завкафедрой встретиться хочет. Можешь приехать?

- Виктор!

Степаныч бросился меня обнимать, словно мы не виделись не неделю, а, по крайней мере, лет сто.

- Я уж думал, ты не вернёшься.

- Как же я тебя брошу, Матвей.

- Смотри-ка, приоделся! Никак, деньгами разжился?

- Враги за статью заплатили. Три тысячи.

- Рублей что ли?

- Ну, да, только американских. Я её три месяца перевести не мог, а Гришка за три дня. Во, молодёжь продвинутая пошла!

- А тут Василий приходил. Ну, тот, которому от Ромы по наследству "Запор" достался. Говорит, банк этот питерский за охрану деньги не перечислил. Он звонил в Питер, а по тому номеру какой-то фонд социальной защиты числится.

- Вот и хорошо, Матвей, что фонд защиты. Защита-то нам всем нужна. А дом-то стоит?

- А куда он денется? Говорят, из областного центра комиссия приезжает скоро, хотят там детский дом открывать.

- Пойдём, Степаныч туда сторожами, а?

- Подумать надо. Как Гришка твой?

- Нормально. Дипломный проект делает.

- Ну, а Люба? – смущённо закашлялся сосед.

- Любу я не видел, она с мужем на Канары отдыхать уехала.

- Чего в Москве-то не остался?

Я посмотрел на Степаныча, посмотрел на наш двухэтажный, восьмиквартирный дом, на тихую зелёную улочку.

- Суетно там, Матвей, аж до головокружения. А здесь хорошо. Почти как на Канарах. А ещё знаешь, кого я в институте встретил? Анатольича.

Константин Анатольевич Стрешнев был последним директором нашего НПО.

- Ну и как он, сильно сдал?

- В самом соку. Говорит, семьдесят два не возраст. Сказал, что в следующем году в верхах будет решаться вопрос о восстановлении нашего наукограда.

- Ну - ну! – Степаныч недоверчиво посмотрел на меня.

- А если восстановят, пойдёшь работать?

- Если бы, Витя, у бабушки был, сам знаешь что, она была бы дедушкой. Тут Ромкина жена два раза приходила, тебя спрашивала. Тяжело ей здесь, Витя, без мужа-то. Поговаривают, вроде бы сегодня уезжать собралась.

Я взглянул на корейские "Casio", подаренные мне Гришкой. Автобус должен отправиться меньше чем через час.

Когда я подошёл на станцию, "Икарус", шедший в областной центр был заполнен меньше чем наполовину. Люция сидела у окна и, увидев меня, сделала знак, что сейчас выйдет.

- Куда собралась, красавица?

- Не знаю, Витя. В Москву поеду, наверное.

- У тебя там родня?

- Да нет у меня никого, я ведь с четырнадцати лет одна живу.

- Так чего тебе в Москве делать?

- Там с работой вроде бы полегче. А здесь, одной, что мне делать?

- Ну, такие женщины одни недолго остаются.

Она посмотрела на меня с грустной улыбкой.

- Оставайся, - попросил я, - вместе что-нибудь придумаем.

КОНЕЦ.