БУКА, БУКА!

Женщина выбралась из здания и стала спускаться по бетонным ступеням. Была одета в плащ, голова неприкрыта, волосы сухие неухоженные, и шелковый платок, который обернут вокруг шеи.

Проехал автобус, высадил пассажиров на остановке. Женщина пошла туда. Думала, что присядет на лавку, пока будет ждать. Телефон никак не отыскивался. Она рылась в сумочке в его поисках. Боялась, что упадет. Ноги подкашивались, и она боялась, что упадет.

Интересно, как это со стороны?

Октябрьское небо было чистым, но солнце не грело.

Женщина опустилась на лавку, в ее руке был телефон, она смотрела на экран. На остановке стояли люди, мимо, глухо подвывая проносились, автомобили.

Солнце совсем не грело.

Женщина курила, прижимая телефон к уху.

Не грело, нет. Не то, что летом.

***

Дашенька и Машенька закапывают разноцветные стекляшки в землю. Прежде обернули фольгой, чтобы не рассыпалось. Цветики-самоцветики. Это будет их Секрет! Они часто так играли. А это место особенное – на опушке леса. Закапывать Секрет на опушке леса им не доводилось.

Кругом зелено и стрекозы.

Папочка и дядя Сережа удят рыбу на речке. Мамочка и тетя Нина хлопочут по хозяйству. Горит костер, а в котелке кипит вода.

Приехали на дядесережиной машине. Дверцы "москвича" открыты, поет радио: "Лето, ах, лето!"

Мамочка сказала, чтобы девочки не уходили далеко, чтоб всё время находились в "поле зрения". Находясь в поле зрения, Дашенька и Машенька присыпают землей, придавливают ладошками и, говоря слово заветное, сыплют соль на то место.

Всё! Теперь это наш с тобой Секрет, сестренка!

Нет, не близняшки. Они родились с разницей в один год.

А Ваську дома оставили. Это их кот, он рыжий и толстенький. И если б с собой на рыбалку, то Васька бы потерялся. Поэтому пусть пока охотится на птичек в саду. Любит это дело. Привезут они ему рыбки. Живут они в своем доме, на окраине города, так что только форточку открой – котейка шмыг туда, только вы его и видели!

Машенька как-то болела. И она думала, что людям надлежит ходить на головах. Теперь Машенька здорова. Она открывает сестрице Секрет прямо у этого самого у местечка у заветного.

Мамочка зовет девочек кушать. Папочка и дядя Сережа возвращаются с очередным уловом. Болтают, смеются. Удочки у них длинные, а в руке у папочки рыбина, лоснится на солнышке чешуйчатым боком.

А потом уже дома, ночью, под убаюкивающее урчание пристроившегося с боку котейки, Дашенька смотрит в потолок. Смотрит, пока Машенька спит в своей кроватке. Всё думает и думает про Машенькин секрет. Думает она, что этот Секрет – всем секретам секрет.

И еще дядя Сережа сегодня вспарывал рыбину, папочкиным армейским ножиком, вспарывал да приговаривал, кишочки нутряные выбрюхивая. И Васька потом сказал "фу!".

***

Однажды, когда люди ходили на головах, Машенька проснулась ночью, потому что услышала какое-то шебаршение. Там, на крыше.

Она и сама бы не прочь ходить на голове, но у нее не получалось, как бы она ни старалась.

На улице было прохладно, но Машенька была босиком, про тапочки забыла, в одной ночной рубашке. Стала подниматься по деревянной лестнице, приставленной к крыше. Температура у нее была "зашкаленная", как потом ей сказали (она не помнила, кто).

Увидела там Ваську, который хотел кого-то схватить и утащить. Прямо возле чердачного окна.

Существо пищало.

Машенька не могла понять, что это. Если лягушонка, то почему оно о двух лапках? А если птичка, то почему без крылышек?

По крыше были разбросаны яблоки. Падали с растущего над домом дерева, плодоносившего раз в два года. Машенька подобрала одно из них. Нет, не то, которое самое большое, а которое поближе. Замахнувшись, бросила в сторону кота.

– Пошел, Васька! – прокричала она тем криком, на который была в тот момент способна, но Васька и не думал.

И он не играл, нет! В лунном свете было видно, что ушки у него прижаты, а зубки ощерены. И вообще, и шипит, и фырчит, и лапкой – цап-царап!

Тогда Машенька потянулась к большому яблоку, им и запульнула.

– А ну брысь, сказала!

Попало или нет, но Васька ретировался, пятясь задом, а потом изящно развернувшись. Недовольный такой.

Потом Машенька поняла, что лежит на краю крыши и тяжело дышит. Одна нога свисает вниз. Лежит и наблюдает, как то существо пытается влезть в чердачное окно. Старается, но у него не получается, и оттого оно натужно пыхтит. Окно слишком высоко для такого маленького создания. Тогда, собравшись с теми силами, которые были, Машенька влезла на крышу полностью. Подняться на ноги не смогла, кружилась голова, и она могла бы сорваться. Очень запросто – плюх и всё! Поэтому просто подползла к тому существу. Встала на четвереньки, потом присела по-турецки рядом и подложила обе ладошки ему под лапки. Ощутила прикосновение чего-то холодного, хрупкую легкость. Стала осторожно подталкивать. Щекотливое царапание коготков на ладошках. Существо переплюхнулось через край и очутилось по ту сторону – во тьме чердака, куда лунный свет пробраться не мог. Машенька не стала влезать следом, а лишь помахала рукой на прощанье, совсем уже не понимая, что она делает. Наверно, из-за жара. Сильного, душного. Лишилась чувств.

Потом ее долго искали, кричали и звали, и она пришла в себя. Лежала там же, на крыше, у чердака, и как попала сюда, не могла вспомнить. Ночная рубашка была вся влажная от росы.

Вот и весь секрет.

Только про это – никому! И папочке с мамочкой тоже, потому что они все равно не поверят.

***

Она снова позвонила, дождалась (долго пришлось), пока на том конце линии не зазвучал голос. Она сказала, что ждет уже десять минут, но ей ответили, что в их районе свободных машин пока нет.

– Ожидайте, – произнесла оператор напоследок.

Люди стояли, автобусы ездили, солнце не грело.

"Может, с пересадками?", подумала женщина, когда отняла трубку от уха.

Снова закурила.

Всё вокруг было непонятным, чужим, будто из иного мира, в котором нет больше никаких сил, как только сидеть и ждать и смотреть, как тлеет сигарета на холоде.

***

Иногда Маша слышит, как скрепят доски на чердаке. Особенно ночью.

Прошло несколько лет, она теперь в пятом классе. И если раньше то был топоток маленьких лапок, то теперь скрип тяжелый, словно бы оно за это время выросло. И продолжает расти.

Маша и не надеялась, что Мариша отыщется. И вот – на тебе!

Кукла лежала на пороге, черная от грязи.

Кто бы ее мог принести? Не Васька же!

***

Но Маша и Даша не играют больше в куклы. Они стоят и смотрят на маму. Та сидит у дерева, на мокрой траве, прижимая руку к боку, выше поясницы. У них нет сил дальше тащить ее на себе. Рука прижимается, и сквозь пальцы сочится кровь. Мамины губы пересохли. Она не может говорить, а только хрипит.

Чтоб не останавливались, а ступали дальше. Спасались. Туда, к дороге. Авось кто-нибудь да подберет.

– Бегите! – хрипит мама. – Бегите...

А куда бежать, если кругом один сплошной лес?

***

И вот они остались совсем одни. А в лесу осенью темнеет рано. Грязные, уставшие. Даша плачет, она где-то потеряла свой кроссовок. Носок потемнел и стал совсем мокрый. Она то и дело садится на землю со словами "Не могу больше", но Маша поднимает ее, и они идут дальше. Только Даша просит, кричит и ругается, чтобы сестра прекратила звать на помощь. Но Маша не зовет на помощь, просто ее губы сами собой повторяют одно и то же слово:

– Бука... бука...

– Прекрати! – требует Даша. – Заткнись! Дура...

Маша на какое-то время прекращает, но потом – снова за свое.

Ведь Бука может помочь?

Как однажды, когда кукла Мариша потерялась, ведь может?

Даша хочет ее поколотить, но у нее совсем не осталось сил.

И вот уже ночью они слышат:

– Девочки!

Откуда-то издалека, мамин голос.

Они останавливаются. Стоят, прижимаясь друг к дружке, и прислушиваются.

– Маша! Даша!

Да, мамин...

Хотя мама должна была остаться сзади.

Или они так заплутали, что побрели снова назад?

– Ау! Кушать!

И тут же вспоминается день, примерно тысяч миллионов лет назад, когда они всей семьей, с дядей Сережей и тетей Ниной, поехали на природу, и Маша с Дашей закопали на опушке леса их Секрет...

– Девочки, ну скоро вас ждать?

И девочки, собравшись с силами, спешат на этот голос.

***

Он выводит их на открытую местность и замолкает.

Это проезжая часть, однако ж, в такую рань машин совсем нет, только сырой, противный туман да деревья по ту и эту стороны дороги.

Обнявшись, сестры идут по обочине, надеются на то, что кто-нибудь проедет да и подберет их. Они идут, смотрят вперед, смотрят назад, но никаких фар нет.

Проходит час, девочки совсем устали, сидят на краешке дороги. Они замерзли, дрожат, прижимаются друг к дружке, мокрые волосы прилипли к их лицам. И вот они слышат звуки приближающегося мотора. Поднимают глаза, машина едет очень быстро, а когда подъезжает совсем близко, они вскакивают и с криком разбегаются в разные стороны. Машина (дядисережин "москвич") тормозит с пронзительным визгом, и оттуда выбегает их папа, которого нельзя узнать, хотя руки и ноги при нем и голова никудашеньки не делась.

Папа догоняет и хватает Машу, волочит к автомобилю, открывает багажник, забрасывает девочку внутрь, громко захлопывает.

Маша теперь в темноте. Она лежит в багажнике и слушает, как где-то вдалеке кричит Даша.

Может, ей удалось убежать обратно в лес?

Потом Маша слышит:

– Папочка, нет! Пожалуйста, не...

На этом крик обрывается.

***

Когда она снова приходит в себя, то видит, что все равно лежит в багажнике и что это не страшный сон, от которого можно проснуться и совсем потом забыть к середине дня.

В середине дня папа с ней разговаривал и даже целовал в грязные щечки с бороздками от слез. Разговаривал, разговаривал и разговаривал, связывая ей руки бельевой веревкой, а следом заталкивая в рот кляп из двух носков и затягивая всё это собственным галстуком. Красные от крови пальцы.

Лежа в багажнике на боку, поджав под себя ножки, Маша плачет беззвучным плачем и всё зовет Буку, потому что мама больше не придет и не поможет, и Даша, наверно, тоже.

Остановка на дороге, приглушенные голоса, разговор с дядей гаишником. Маша хочет закричать, позвать на помощь, но папа сказал, что если она будет шуметь, то он ее тоже... своим армейским ножиком. И какой же это крик, когда рот набит носками?

И вот они снова едут. Маша в багажнике, а папа за рулем. Едут, едут и едут.

И снова остановка, и папин голос. Только на этот раз не такой спокойный, как при разговоре с дядей гаишником, а какой-то встревоженный, можно сказать, ругательский. Маша прислушивается. Потом чувствует, как машину шатает туда-сюда, туда-сюда. И как кричит папа. Сильно-сильно кричит. И скрежет металла. И долгий пронзительный папин голос. Сначала рядом, потом удаляясь, удаляясь, удаляясь...

Пока снова не наступает тишина.

***

Она слышит, как кто-то ходит там, снаружи. Медленно ходит, не спеша бродит. Тяжелые шаги. Как потом кто-то стоит рядом с багажником. Стоит и стоит себе. А Маша лежит с притаенным дыханием и боится пошевелиться.

Потом тяжелые руки шарят по поверхности багажника, ищут, где бы и как схватиться, а после короткого рывка, когда слышно, как лопается крепость металла, в Машины глаза бьет дневной свет, и она крепко зажмуривается.

***

Маша долго не решается разомкнуть своих век.

А когда всё же размыкает, то видит щель, сквозь которую в приоткрытый багажник проникает свет. Она думает, что там сейчас кто-нибудь появится, поэтому всё еще боится шевельнуться.

Но проходит время, и снаружи никого нет.

Маша тихонько стягивает со рта папин галстук, тянет его изо всех сил, а потом пытается выплюнуть кляп.

Проходит еще какое-то время, и Маша выбирается из багажника на белый свет.

Она стоит у машины, а та стоит посреди проезжей части с включенными фарами и заглушенным мотором.

Всё тот же туман. Всё та же дорога и лес по обе ее стороны.

Как далеко они уехали?

Руки девочки связаны, самостоятельно же избавиться от пут она не в силах. Она проходит чуть дальше, туда, где водительское сиденье.

Но папы там нет.

Нет и дверцы. Кто-то не просто открыл ее, но сорвал с петель, с такой легкостью это было проделано, с какой вырывают страницу из тетрадки.

– Папа? – зовет Маша.

Никто не отзывается. Куда ни глянь – кругом ни единой живой души. Девочка шлепает вперед, оглядывается по сторонам.

В последний раз, когда папа кричал, голос его удалялся, удалялся...

Маша смотрит в сторону леса и думает, как однажды Мишка Петров из их класса, когда они бегали на заднем дворе школы во время физкультуры, подобрал камень и бросил его так далеко, что тот совсем исчез из виду. Вспоминая это сейчас, Маша почему-то плачет. Она снова зовет папу, совсем не надеясь услышать его голос.

Она идет по дороге со связанными бельевой веревкой руками и думает, что если идти вот так прямо, то можно дойти до магазина и попросить там попить. Водички. Хотя бы глоточек.

***

Услышав трель, женщина снова полезла в сумочку и, достав телефон, посмотрела на экран, прежде чем поднести трубку к уху.

– Да?

– Это такси.

– Да. Жду.

– Куда, говорите, надо подъехать?

– Что?

– К самому зданию или как? Там же детская онкология, правильно?

В горле сдавило. Губы задрожали, но женщина заставила себя ответить. Пара секунд потребовалась на то, чтобы голос снова стал ровным:

– Да... я на остановке... которая рядом...

– Хорошо, понял. Сейчас подъеду, ожидайте.

Женщина смотрела на свой телефон.

Ну вот, подумалось ей, не надо никаких пересадок, поеду на такси.

Но губы шептали другое. Шептали и шептали. Снова повторяли слово, но так, чтобы никто не слышал.