Скотские люди (3 часть)

15

В шесть сорок утра внутри дома происходило движение. Народ собирался у первого подъезда. Самые нетерпеливые поднимались на третий этаж, к квартире Уховых, и торчали на лестничной площадке. Бубнили, курили.

Теща цокнула языком.

— Ночь. Все как по знакам.

Виктор и Лида посмотрели в окно. Когда и кто видел такое раньше? Вот сколько ни ходили к Глафире и сколько ни получали от нее помощи по разным случаям, ни разу солнце не закатывалось утром.

Галина Александровна сходила к двери, выглянула на площадку, где кучковались соседи. Кто просто так, кто принес еду, выпивку. Жуткие старухи глухо подвывали, бормотали неразборчиво, поплевывая в кулак и царапая щеки. Этот гул, порожденный голосами безумных и удвоенный стенами подъезда, расползался по всей планете. Вибрировала и пела на низкой ноте сама вселенная.

— Оплакивайте и горюйте, рыдайте и ешьте грязь, — объявила Галина Александровна деревянным лицам, обернувшимся к ней, — ибо мы ступили на дорогу, с которой не сойти.

В толпе послышались вопли и визг, кто-то стал падать, биться о бетонные ступени. Теще протягивали пакеты со съестным. Она быстро собрала подарки и закрыла дверь. Вернулась в большую комнату, положила на стол. Вошла в кухню, где Виктор и Лида все еще смотрели в окно. Слыша дикие крики, доносящиеся из подъезда, они обернулись.

— Пора. Живее, — отерев ладони о халат, сказала Галина Алексеевна. — Вынимайте Верочку, а я позову кого на помощь.

Виктор открыл дверцу холодильника и сначала вытащил девочкин торс, затем голову в мешке. Передавал Лиде. Она пристраивала куски на кухонном столе.

Когда теща высунулась за порог, Виктор услышала, как в квартиру хлынул поток шума. Вскоре он вновь ослаб, и вместе с Галиной Александровной в кухню вошли электрик Тусеев, узкомордый мужчина с желтыми глазами, и Тамара Петровна, уже на пенсии учительница географии. Ее полные губы были жирно-красными от помады. Из-за очков с сильными линзами глядели с учительской пытливостью черные глаза. Заметив на столе части Верочки, она захрюкала. Виктор видел, что ее нос на несколько секунд стал свиным пятаком, а ноги превратились в раздвоенные копыта. Потянуло свиным дерьмом.

Теща отдала Тусееву торс Верочки, сама себе оставила голову. Лида должна была нести ноги, Виктор руки, а Тамаре Петровне доверили пакет с внутренностями.

— Когда я работала в школе, я всегда следила за здоровьем учащихся. Особенно, на классном руководстве, — сообщила она. — У меня есть грамоты и благодарности.

Галина Александровна ткнула пальцев в ее пакет.

— Вот поэтому тебе Верочкины печень и сердце.

Бывшая географичка улыбнулась. Перед ее внутренним взором предстали все ушедшие в неизвестность ученики. Они ползали, образуя единую живую массу, и исправно отвечали на каверзные вопросы по географии.

Теща пошла вперед, за ней пристроился безмолвный, возможно, давно умерший Тусеев, за ним Лида, Тамара Петровна. Замыкал шествие Виктор, у которого в руках был пакет с дочериными руками. Заглянув внутри, он заметил синяк на левом локте Верочки. Получила его она два дня назад, когда, раздурившись, ударилась в край шкафа.

Синяк этот наполнил Виктора тягучей злой печалью. Слезы полились из его глаз, и когда процессия вышла из квартиры на лестничную площадку, где вопили и орали соседи, он уже рыдал в голос.

В дыму и полумраке почти ничего нельзя было разглядеть. Соседи жались к стенам, давая процессии дорогу. Позади Виктора возникли какие-то темные бешеные старухи, они матерились и плевались в искаженные горем истуканьи лица. Не ругали тех старух в ответ, не били. Головы плакальщиков мотались, глаза закатывались. Кто биться в судорогах начинал и визжать, и упасть не мог, стиснутый со всех сторон. Так и стоял, изгибаясь коромыслом и слюной брызгая. Другие старухи, тихие, собирали по пути наверх еду и питье, что протягивали Уховым со всех сторон. Виктор чуял иной раз запах выпечки, пробивающийся через густой смрад тел и гнили трупной, и его мутило и душило осознание безмерной мерзости самой жизни. Бежать хотелось, но сила, которой сопротивляться он не мог, толкала его вверх. Ступенька за ступенькой, шаг за шагом.

В черноту.

16

А снаружи дома толпа зевак со всего поселка вопила и кричала в черное небо без звезд. Отовсюду им вторили обезумевшие псы и птицы, облепившие деревья. В тот миг Виктор мог слышать каждую вопящую в мире тварь. Видеть ее темные бесформенные мысли, ее бессмысленное кружение.

Теща чеканила:

— Прочь, прочь, прочь, — тем, кто тянул свои грязные лапы к пакетам с Верочкой, тем, чьи звериные рожи лоснились от пота, а от рыхлых тел тащило грязью, перегаром и дерьмом.

Темная старуха за Виктором колотила зверорылых скотских людей, и морды их съеживались и покрывались трещинами. Некоторые обвисали как мертвые, другие начинали блевать, растирая блевоту босыми ногами по бетонному полу. Позади старух смыкалась эта масса, точно гноем, склеивалась и медленно ползла вверх.

Наконец поднялись на пятый. Дверь Глафиры стояла распахнутая настежь. Виктор, подозревавший, что в какой-то миг умер, не заметив этого, механически переставлял ногами. Во всем теле его поселилось онеменение. Может, так чувствует себя отходящий от жизни?

Галина Александровна переступила порог, Тусеев следовал за ней, потом и Лида. Географичка колыхалась торжественно. Только и было в ней смысла теперь жить, что приглядывать за внутренностями Верочки. И несла она свой пакет с гордо поднятой головой, словно на школьном мероприятии.

От смрада, что окатил его, Виктора чуть не вывернуло.

— Иди, иди, — подталкивала его в спину матершинная старуха. Он и шел, хоть едва-едва.

Гнилой мрак взял Виктора. Перед глазами все кривилось. Не прямой тут коридор, а ломаный и постоянно меняется, заставляя идти то по стене, то по потолку, то спускаться в черный зев подвала…

Внезапно исчез морок. Виктор понял, что стоит у входа на кухню. Теща и жена с помощью страшных старух зажигали свечи и ставили их вдоль стен, много-много.

Виктор протер глаза, пытаясь уловить, что изменилось. Толпа больше не вопила. Основная масса соседей была на площадке и лестнице, лишь немногие топтались в прихожей. И тишина. Виктор даже думал, что оглох.

Лида взяла его за руку. Он отшатнулся, заметив перед собой маску из сырой глины. Потом маска превратилась в тупое рыло сома. Он открывал и закрывал свою пасть, готовый проглотить Виктора.

— Пакет-то давай, — Лида вытянула из его руки ношу, поцеловала в щеку.

— А мне что делать? — спросил он, полной грудью вдыхая смрад.

— Мама сказала, что они все сами. Нам скажут, когда надо будет присоединиться, — Лида отдала Галине Александровне пакет, та молча взяла, кинув в сторону зятя злой взгляд. Глаза ее горели желтым.

— Глафира добрая, я чувствую. Глафира поможет, — точно желая передать, каково это, чувствовать ее, жена ласково взяла Виктора за руку и держала, как ребенка в многолюдном магазине. Но бежать он и не думал. Сил на это не нашлось бы. Да и то, что он увидел, когда большую комнату усеяли свечами, приковывало к месту сильнее чего-либо.

17

В центре стояла кровать с голой панцирной сеткой, под сеткой — старая дверь. Вокруг кровати свежая земля, насыпанная Сашком и Костяном, старая же давно стала коркой засохшей грязи. Стены ободраны кое-где до бетона, обои свисали грязными лохмотьями. Повсюду брызги крови. Одно стекло заменено фанерой, исчерканной изображениями хуя и пизды, другие настолько грязны, что не пропускали свет даже в яркий полдень.

На кровати лежала сама Глафира, большая толстая женщина, подверженная тлену, вся в пятнах грязи, крови и всяких выделений. Редкие волосы прилипли к голове, распухшее лицо превратилось в бесформенное рыло. Оставшийся глаз выпучился, нижняя челюсть висела, черные губы лоснились от трупных соков. Две страшные старухи, стоявшие в изголовье и в изножье кровати, что-то бормотали. Их руки были подняты к потолку. Та матершинная, самая злая, помогала Галине Александровне и бывшей географичке раскладывать на полу тело Верочки. Вот тут голова, к ней туловище, в него запихнули потроха, приставили к телу руки и ноги. В свете свечей Виктору кажется, что девочка шевелится. Сейчас встанет и запляшет лихо, засмеется.

Но время тому еще не настало. Глафира лишь тогда задвигалась, когда теща, географичка и матершинная старуха опустились на колени и завыли в голос. Вою этому скотскому начали вторить соседи в прихожей. Дальше эстафету принимали стоящие на лестнице. Постепенно голоса плакальщиков превратились в ровный гул, вибрацию от которого Виктор ощущал всем нутром, каждой жилкой.

— Давай, — дернула Лида его за руку, опускаясь на колени.

— А? — глядя на лицо жены он видел то птичий глаз, то коробку из-под обуви, то коровий зад.

— Глафиру почитай, дурак, жизни дарительницу! — прошипела жена, заставляя его опуститься на грязный пол. Люди в прихожей, теснясь, стояли на карачках и покачивались в разные стороны. Из их разинутых ртов текла слюна.

Теперь и Виктор был наравне со всеми. Он смотрел на Глафиру, пытаясь осознать, как это ей удается вобрать в себя весь мир и каждую тварь, и каждый помысел. Большая, подвижная, как студень, она села на кровати, спустив большие гнилые ножищи. Теща и старухи бубнят, бьют поклоны, руками машут. Смотрела на них Глафира, затем медленно встала и стоит. Рот разинула широко. Тут Галина Александровна и старухи поднялись и, горстями забирая с пола, в рот Глафирин давай землю пихать. А она ест, медленно жуя и глотая. Водкой ей помогают, льют, чтобы лучше проходило.

Рядом с Виктором Лида шмякнулась лицом об пол, потеряв сознание. Он устоял. Чудилось, несет его черная река вдоль белоснежных берегов к неведомой цели. Что он как чурка деревянная, которую дети в воду кинули для забавы. Вертят его водовороты, балуются им стремнины, а высоко — там небо, сшитое из полиэтилена.

Плывет Виктор, плывет, смотрит — по берегам мертвые люди стоят. Что мертвые, это ясно. Родители вот у ракиты замерли, разглядывают его внимательно.

— А это я те деньги-то взял, — говорит им Виктор.

— Мы знаем, знаем, — кивают родители.

И вдруг зажигаются у них над головами черные ослепляющие нимбы. И зубы черные в улыбках широких сияют — точно ворота в недра земли распахнулись. Чувствует Виктор, жуткий холод его обнимает, а река быстрее несет и несет мимо белых берегов.