ПРОКЛЯТИЕ

Фэнзона

МАНЬЯК-ФЕСТ. Джордж Захаров - "Двойки"

БиблиотекаКомментарии: 0

Рассказ от лица маньяка, во время убийства своей жертвы, возможно раскрывающий причины побудившие его к убийствам. Автор: Джордж Захаров.

Рассказ публикуется как участник конкурса "Маньяк-фест", приуроченного к выходу книги "13 маньяков".

Милая, сегодня такой прекрасный вечер, мне хочется рассказать тебе историю, о-о-о, она тебе понравится, может она и банальная, но она тебе понравится. Ненужно делать такой укоризненный взгляд, это хорошая история. В школе я учился не плохо, правда в основном пропадал с друзьями по свалке, разбивал старые аккумуляторы и отливал из добытого из них свинца солдатиков. Вот они, смотри, два солдатика, у меня осталось только два. Эх, на ум мне вновь приходили двойки, обыкновенные двойки. Двое с ларца одинаковых с лица, два джокера в колоде.

А к чему это чувство стыда и страха на твоем лице? Еще и вина, меня до сих пор мучило чувство вины. Этот день мне запал в душу, он поселился в ней, и раскаленными щипцами его не достать из нее. Я пришел из школы, совсем недавно, но раньше, чем вернулся отец, держу дневник за спиной, взгляд матери с укором (потому что она знает) и силуэт грозного отцовского ремня, висящего на спинке стула. Папа,насупившись, и с отвращением на лице, ест борщ, не замечая, как на его белую майку капают алые капли (он еще не знает).

Семейные истории, ты тоже думаешь, что это мило? Ну же, малышка, улыбнись мне в ответ. Я ведь заслужил улыбку, заслужил же? Ты хоть кивни, раз ротик занят. Это были "прекрасные люди", как жаль, что с нами их больше нет. Маленькая проблема с тормозами одарила меня спокойствием и этой замечательной квартиркой. Покинув отчий дом, молодые люди скучают по домашней стряпне, но я то редкое исключение, которое о ней не скучает, сейчас узнаешь почему.

Мать готовила отвратительный борщ, в сущности, это был куриный суп со свеклой и потрохами. Мы держали куриц на балконе, она испытывала отвращение к животной крови, странная женщина,и поэтому куриц резал я, вот этим самым ножом. Они трепыхались в моих руках, мне было невдомек, что нужно всего лишь отрезать голову и спустить кровь. Ведь это даже не интересно, поэтому я прокалывал им живот, два раз, засовывая нож как можно глубже, ивырывал, разрывая плоть тупым обухом. Тогда я мало что понимал в свежевании, и суп был наполнен острыми стерженьками куриных перьев, которые иногда застревали в моем горле и вызывали рвоту.

Плечи отца вздымаются, нет, не плечи— крылья стервятника. Голова низко опущена, отец зол, его наверно отчитали на работе, локти широко расставлены. Ложку он держит практически в кулаке, поднося ее ко рту очень медленно, степенно. Вытягивает трубочкой губы, отвратительно хлюпая, засасывает бордовую жижу с ложки (он точно еще не знает). А меня пробирает мелкая дрожь, губы кривятся, я боюсь отца, боюсь того что он узнает. Нервно перебираю уцелевшие пуговицы на своем школьном пиджаке, переминаюсь с ноги на ногу.

Он же все еще хлебает свой борщ. Его глаза выпучиваются из орбит, когда он припевал суп чаем из кружки. Мне даже интересно, откуда у него такая забавная привычка, припевать суп. У него очень худое, жилистое тело, я вижу бег его костей, при каждом движении. У него длинные руки, которыми он может достать хлеб, лежащий на самом краю стола. Лицо словно вырубленное из камня лицо. Оно такое острое и колючие, скошенное на бок, покрытое шрамами от оспы.Достойное подражание поделки подмастерья, у скульптора лишенного всякого таланта.

Мать снова бросает на меня укоризненный взгляд, смотрит прямо мне в глаза, знает, что я смотрю на ремень, тяжко вздыхает. Ладонью своей правой руки она скользит по предплечью левой, закрывая синяк и следы от отцовской ладони. От нее пахнет керосином, на голове повязан грязный платок, платье изорвано и без следов починки, оно очень плотно облегает ее тело, но грудь незаметна. Чем же она меня выкормила? Я опускаю свой взгляд и вижу тонкую струйку крови, текущую по внутренней части ее бедра. Отец не любил эти дни, он говорил, что кровоточащее раз в месяц, но не могущее сдохнуть, не должно вызывать у мужчины доверие. В тот день она ему отказа (я знал, я всегда все видел). Вернее, она отказала, потому что он ей позволил отказать.

Их соития не были скрыты от меня, я мог делать за столом уроки, а она вытирать вымытую посуду, что не мешало ему, войти в комнату, опереть ее раком о стол, задрать юбку, и засунуть свой член поглубже в ее лоно. Он называл это воспитанием. Он растил из меня мужика, не строил вокруг секса иллюзий. Его коронной шуткой было вынуть член из материнского влагалища, и брызнуть своим мужским семенем мне в лицо, он особо радовался, когда струя попадала прямо в глаз.Отец всегда целился тот глаз, на котором он оставлял синяк. Он мог мне врезать специально, лишь бы сделать себе мишень. От того я такой красивый и вырос. А ей же, маме, было все ровно, простое коровье равнодушие.

Кажется, я мог уловить жалость в ее взгляде, лишь секундную, очень глубоко похороненную — но жалость, которая впрочем, угасает так же быстро как проявляет себя. В ее больших, карих глазах, напоминающих коровьи, чаще можно было увидеть равнодушие, а иногда, только иногда, удивление — какой ни будь глупости, вроде магнитофона. "Отцу нужно выпустить пар, расслабиться"— как говорила мама: "бьет,значит, любит", и в этот раз, больше всего достанется мне, а всегда доставалось мне, и на этот раз мне. Ей снова удастся пережить цикл.

Она была честной и откровенной женщиной, никогда не скрывала свои мысли : "Твой отец не будет меня сегодня бить, не будет, потому что я честна перед ним, потому что я выполняю свои обязанности, когда могу, а вас молодой человек ждет экзекуция". И тогда я увидел на ее лице улыбку, только в такие моменты, она могла мне улыбаться, обнажая свои желтые сгнившие зубы. Меня разразил смех, внезапный, сигарета, что я держал во рту едва не выпала на пол, покрытый грязно-желтым кафелем — он напоминал мне о ее зубах, лысине отца — они были одним цветом. О боже как смешно!

Девушка всхлипнула и как можно глубже вжалась в угол комнаты. Ее лицо дрожало, как тушки куриц, которых я резал в детстве. Как из тех двух ран, что оставлял я на теле птиц, текла кровь, из ее глаз сочились слезы, делая ее распухшие щечки блестящими и мокрыми. В затхлом воздухе, остро пахло мочой, кислым женским потом и её приторно сладкими духами. Клубника, чрезмерно приторные, что не отличить от дерьма."Разве ей были знакомы такие слова? Экзекуция"-громко произнес я, существо в углу вздрогнуло. Она красивая, ей Богу красивая, ей будут нести красивые цветы — если найдут.

Конечно, я выдумал, и мать так не говорила, но наверняка думала— достаточно вспомнить ее манеры, мимику, позы, узнать ее жизнь со мной и отцом— она действительно так думала, никаких "наверное". Яркий луч солнца бьет из окна прямо мне в лицо, день еще долог, осень взять на себя "власть" пока не собиралась. За окном бушует ветер, играя с недавно опавшей листвой. Щели между стеклом и деревянной оконной рамой замазаны пластилином, наверно я поспешил с этим делом, на кухне жарко. По выгоревшему лицу отца от виска по щеке течет крупная капля пота, он вытирает ладонью пот, затем с усилием трет мозолистые руки об засаленные штаны. Я вижу в нем ожидание … вопроса.

И тут ее скрипучий, скользкий голос, нарушает благословенную тишину сентябрьского вечера

"Не хочешь ли порадовать отца оценками?" 

Почему этого ублюдкадолжны заинтересовать мои оценки? Он ведь едва умел читать, он газету в руки брал, лишь для того что бы подтереть задницу, но я сомневаюсь в том, знал ли он что задницу нужно подтирать. Этот человек был способен лишь на тяжелый нудный труд, и он был рожден для него.

А эта сука снова улыбается, а я протягиваю дневник. Глаза отца потерянно бегают по страницам, он, что то бормочет себе под нос, крутит дневник в руках. Наконец он натыкается взглядом на то что искал (теперь он знал) ... . Двойки, на ум приходят двойки: "два сапога пара", "два веселых гуся, "как два пальца об асфальт", как два удара ножом. Она выдала меня, сдала с потрохами, он никогда не смотрел мой дневник, эта сука подставила меня, два удара ножом, глубоко засадить и вырвать, намотав кишки на лезвие.

Отец встает из-за стола, возвышается надомной как колос, он знает, сегодня он будет удовлетворен. Сегодня я буду удовлетворен. Пальцем он указывает на ремень, протягивает руку с раскрытой ладонью, а эта сука снимает ремень со спинки стула, и кладет в его распахнутую ладонь. — Ты огорчил меня сынок, огорчил, сделал плохо, ты слишком быстро умерла, слишком быстро, зачем ты так быстро умерла? Почему ты не берешь пример с других детей, со своей подруги, например? Они хорошо учатся, их отцы не находят в дневниках двойки, они живут долго, в два раза дольше чем ты.

Он отвешивает мне ремнем пощечину, затем вторую, хватает за горло и вздымает к потолку. Он что-то говорит, нет, он орет, брызжет слюной. Но я не слышу из-за шума в ушах от его ударов. И вот я лежу на скамейке животом вниз, форменные школьные брюки спущены до щиколоток вместе с трусами. Ремень глубоко впивается в плоть, разрывает едва зарубцевавшуюся с прошлого раза кожу, ремень намокает от крови, смысла визжать от боли и пускать слезы нет, это не вызывает у него жалости. Напротив, это только злит. Так же как злит теперь меня. Она выбегает из комнаты, я не слышу, но знаю и вижу, она смеется, ей снова смешно, ее снова не будут бить.

А слезы тихо капают на грязно желтый пол с мертвых глаз, и звук их падения мне кажется таким громким, громче, чем свист ремня, или довольное кряхтение матери при уходе. Сейчас, я слышу, как капают слезы: кап, кап. Густые, соленые, багровые слезы с моего ножа. Я в той самой комнате, только теперь я здесь один, и лишь проколотые в двух местах бездыханные тела двух девушек в углу, скрашивают мое одиночество.

Солнце уже совершенно скрылось за горизонт, в окнах зданий кое-где зажглись огни, я бросил взгляд на ту лавочку, на тот самый стол, меня снова пробрала дрожь. Я никогда так глубоко не погружался в свои воспоминания. Посмотрел на свой нож, на трупы женщин, улыбнулся тому, что свежевать"дичь" учился на курицах. Включил печку, на которой стояло эмалированное ведро, я сварю свой борщ, и с разделкой мяса справлюсь в два раза быстрей, чем закипит вода.

2013–2015 гг.

In HorrorZone We Trust:

Нравится то, что мы делаем? Желаете помочь ЗУ? Поддержите сайт, пожертвовав на развитие - или купите футболку с хоррор-принтом!

Поделись ссылкой на эту страницу - это тоже помощь :)

Еще на сайте:
Мы в соцсетях:

Оставайтесь с нами на связи:



    В Зоне Ужасов зарегистрированы более 7,000 человек. Вы еще не с нами? Вперед! Моментальная регистрация, привязка к соцсетям, доступ к полному функционалу сайта - и да, это бесплатно!