ПРОКЛЯТИЕ

Фэнзона

Муза

БиблиотекаКомментарии: 0

Наверняка каждым из нас владеет некая навязчивая идея, схожая по сути с мечтой либо же с намеченной целью. Постепенно, приобретая с годами опыт и познавая окружающую нас действительность, мы, при удачном стечении обстоятельств, всё явственнее осознаем эту идею — она становится двигателем нашего существования. Конечно, есть несчастные, что всю свою жизнь прозябают в праздности и недвижности, не вдохновленные хотя бы одним страстным порывом. Но я не хотел становиться таким. Я видел свою судьбу в том, чтобы стать писателем.

Я до сих пор хорошо помню случай, когда впервые в сердце запела неистовая мечта, подарившая мне новую жизнь, отняв, однако, благословенный покой. Мне было десять — мы с родителями шли за покупками на рынок, и я тогда увидел только что открывшийся книжный магазин, он расположился в нескольких минутах ходьбы от моего дома. С детства я отличался кротким и уравновешенным нравом, но в тот момент глаза зажглись неистовым огнем любопытства. Я остановился как вкопанный — настолько неожиданно для своих родителей, что они поначалу ничего не заметили и продолжили неспешно брести по тротуару. Витрины книжного магазина звали меня чарующими голосами, которые могли принадлежать только существам из иных миров, созданных невинным детским воображением. Аккуратные книжные полки обещали рассказать самые интересные истории на свете, нужно было лишь войти в книжный зал и протянуть руки к неисчислимому множеству ярких, больших и малых, загадочно притягательных книг. Родители, наконец, заметили, что меня нет, обернулись и с облегчением удостоверились в том, что я не потерялся. Увидев мою внезапную увлеченность, они решили зайти в магазин, чему я несказанно обрадовался.

С того дня мне открылся мой путь. Не давало покоя то, что я не знал, как сделаться хорошим писателем. С годами беспокойство выросло до невероятных размеров, превращаясь в необоримый страх. Я начал замечать за собой приступы самоуничижения, когда, в очередной раз написав не очень хороший рассказ, я рвал на куски рукопись и называл себя бездарностью. Ненависть к самому себе превратила меня в изгоя — я ни с кем не мог поладить. Никто не хотел водить дружбу с человеком, одержимым всепоглощающей идеей быть знаменитым автором повестей и романов. Родителей тоже перестала радовать моя фанатичная преданность писательскому ремеслу. Когда я был ребенком, всё это казалось им лишь забавой юного мальчика, которая выглядела, по их мнению, очаровательно милой. Но теперь, когда я из мальчика превратился в молодого человека и наступило время принятия важных жизненных решений, они боялись, что я проживу в нищете. Мать не верила, что писательством можно прилично заработать, а постоянные наставления отца всё более напоминали суровые требования. В конце концов, утратив взаимопонимание с родными, я уехал в другой город в надежде начать новую жизнь.

Одиночество усугубляло мои страдания, и я пристрастился к самым пагубным привычкам, которые свойственны человеку. Деньги не задерживались у меня надолго — я тратил их на выпивку, легкие наркотики и, не стану отрицать, продажных женщин. Сам не заметил, как встал на путь саморазрушения: он с каждым днем становился всё слаще. Вечерами в каком-нибудь зловонном и низкопробном заведении я с презренным самодовольством называл себя проклятым поэтом, прожигающим жизнь подобно Бодлеру и Верлену. А по утрам просыпался опустошенным, исполненным головной боли и невыносимого страдания. В такие моменты внутри не оставалось сил плакать, способность чувствовать была начисто выветрена моими деструктивными наклонностями.

Книжные магазины служили еще одним разрушающим фактором в моей жизни, ведь в них каждый месяц появлялись книги тех, кто оказался успешнее меня. Во мне бесновалась черная зависть, когда я смотрел на новенькие яркие обложки, на самодовольные лица удачливых писателей, чье творчество любили и почитали. Я хотел быть как они, хотел стать частью литературы нового времени и возобновлял попытки написать стоящее произведение, но не мог отказаться от разгульной и порочной жизни.

Но в тот день, когда моя ненависть к себе была особенно сильна, а мысль о самоубийстве — желанна как никогда прежде, появилась девушка, которая спасла меня от очередной опасности окончательного грехопадения. Ее звали Настя. Наверно, небесные ангелы все-таки сжалились надо мной, раз послали существо, принявшее меня полностью таким, каким я был. Это внезапное счастье было подобно глотку свежего воздуха в мрачных глубинах величественной пустоты, где я пребывал долгие годы. Я не мог даже надеяться, что столь чистое создание полюбит мой выжженный дотла мир, где в самом его сердце неистовствовал демон противоречия — единственный путеводитель моего постылого существования. Я никогда не мог заговорить первый с девушкой, никогда не смел доверить свое жуткое "я" другому человеку без страха быть непонятым и осмеянным. Но Настя сама сделала шаг мне навстречу, протянула руку помощи тогда, когда я утопал в собственном саморазрушении.

Спустя короткое время благодаря поддержке любимой я обрел подобие внутреннего равновесия, преисполнился новых душевных сил и решил продолжить борьбу за свое место под литературным солнцем. В это время мир, казалось, стремительно катился к хаосу — я задумывался об этом, бродя по улицам города, в котором мы с Настей поселились после нашей свадьбы. Мы отчаянно нуждались — у меня не было постоянной работы. Свободное время всегда появлялось от случая к случаю, и в такие мгновения я не переставал изучать жизнь улиц, каждый год они покрывались всё большей грязью и пороком. Меня часто посещало чувство омерзения из-за той обстановки, в которой нам с Настей приходилось жить. Я не переставал грезить о лучшей жизни, глядя на яркие неоновые огни вечернего города. Всякий раз я задумывался о том, какое произведение утолит жажду моих будущих читателей. Хотел ли я создать новое направление, совершить прорыв в массовой литературе или же просто накропать посредственную вещицу, выполненную в модном и востребованном стиле? Не скрою, когда чувство зависти особенно сильно захлестывало меня, я подумывал о том, чтобы написать простенький роман, подсмотрев хорошую идею у популярного писателя. Но, к счастью, я с успехом избавлялся от этих постыдных идей — массовая литература виделась мне скопищем мерзости и пошлости, а посему я отчетливо видел свою задачу выйти за рамки и качественно изменить существующее положение дел. Увы, подобная литература стояла на прочном фундаменте — страсти человека ко всему низкому, грязному и жестокому. В то сумрачное время подобные потребности удовлетворялись в полном объеме тогдашней массовой культурой. С экранов телевизоров нам улыбались фальшивые люди, обсуждавшие фальшивые жизни фальшивых персонажей. Книги всё более исполнялись описания нечеловеческой жестокости, с натуралистичными подробностями мерзких деяний обычного сброда, а читательская аудитория рукоплескала и требовала еще. Я понимал, что всякий из нас, пребывая на дне, испытывал садистское удовлетворение, купаясь в чужой боли, пусть и вымышленной, переданной насколько жизненно, настолько же и отталкивающе. Казалось, самое прекрасное и чистое на этом свете навсегда обесценилось и погибло во всепоглощающей порочной обыденности.

Я не буду лукавить, что в сердце моем существовало лишь презрение к этой действительности. Какая-то часть моего "я" отчаянно хотела окунуться в манящий мир доступных запретных удовольствий. С непередаваемым ужасом и стыдом я признавался самому себе, что этот мир свел меня с ума, извратил мою детскую мечту стать писателем. Как бы я ни отрицал и ни поливал его грязью, девиантное влияние, оказываемое на меня современностью сквозь газеты, книги, радио, телевидение, было неоспоримым. Мои мысли не покидало ощущение, что борьба с действительностью бесполезна, и с каждым днем во мне усиливалось отчаяние. В конце концов, гнетущее состояние, постоянные депрессии и нехватка денег вновь сломали меня, а Настя перестала быть единственным утешением. Внутри с новой силой заговорил демон противоречия, сбивающий с толку своими парадоксальными суждениями, о чем я до сих пор не могу вспоминать без содрогания. Моя жена с несгибаемым упорством и добродетельностью ухаживала за мной, но я стал усматривать в этом нечто оскорбительное для своего самолюбия. Я помыкал Настей, чувствуя, что недостоин ее любви, но спокойствие и терпеливость любимой лишь сильнее раздражали меня.

Мой логический ум пытался проследить путь падения во мне нравственных качеств. Я не заметил, как увлекся просмотром телепередач, смаковавших подробности особо жестоких убийств и запутанных дел. Сейчас уже даже не вспомню, озаряла ли мое лицо зловещая улыбка, когда в кадре показывали изувеченные тела жертв…

Иногда, во время нечастых моментов просветления, я одергивал себя и говорил, что становлюсь похожим на презираемых мной обывателей, получавших наслаждение от просмотра подобного ширпотреба. И тогда безумный демон шептал мне, что я уже во власти этой гнетущей реальности, что мой внутренний мир навсегда поглощен пошлостью и развращенностью, которые и так были нормой общества. А самое ужасное — он ставил мне в укор Настю, напоминая всякий раз о ее совершенстве, о ее чистоте и порядочности. Я кричал в беззвучной злобе, представляя себе тысячи и тысячи убийств невинных, и никак не мог найти выхода своему отчаянию. Ненависть к себе и другим совершенно овладевала моим разумом, а демон внутри меня смеялся и всё молвил о том, что я безумен и давно нуждаюсь в хорошем утешении. Например, в обильном и безудержном алкогольном возлиянии.

Сломавшись после очередного такого приступа, я действительно пошел в ближайший бар и промотал там все деньги, напившись до беспамятства. Ночь тогда превратилась в языческую свистопляску, полную животного наслаждения и безрассудной ненависти. Там, в баре, почти что лежа на стойке перед барменом, сквозь пелену опьянения я видел в окружающей меня обстановке разврат и разложение. Люди обсуждали популярных авторов и их низкосортные книги, телевизор показывал очередной блокбастер, вылизанная картинка которого была обратно пропорциональна по качеству никчемному содержанию. И этот вонючий, жалкий мир не хотел принять меня? Меня! И для кого я хотел раскрыть небесную красоту и величие, для кого хотел воспевать вечность? Неужели для тех, кто слеп, кто глух ко всему возвышенному? И, что хуже всего, Настя, моя любимая и драгоценная жена — неужели она не была одной из них? Или она спесиво надеялась прикрыть свою внутреннюю развращенность за маской добродетельности? Ярость в ту ночь ослепила мое сознание: я, рыча, выскочил из бара и побежал домой, не разбирая дороги.

Когда я вломился в нашу квартиру, Настя не спала. Она сидела у компьютера, старого и дешевого, читая что-то из тех немногих черновиков, которые я писал не на бумаге. Лицо ее было совершенно спокойно и не выражало ни единой эмоции. Свет в комнате не горел, отчего Настино присутствие в тусклом сиянии экрана становилось зловещим. Она медленно повернула ко мне голову и тихим, невыразительным голосом спросила: "Ты вернулся?" Дальше я всё помню как в тумане — алкоголь полностью уничтожил логическую мотивацию моих действий. Знаю лишь, что я набросился на любимую с диким воплем и, повалив ее на пол, начал душить. Я кричал что-то невразумительное и всё никак не мог остановиться от своего пугающего приступа нахлынувшей жестокости. Наверно, я вопил: "Ты! Ты! Ты во всем! Это всё ты!", но теперь этого уже не вспомнить наверняка. В моих нынешних кошмарах я вижу, как Настя, задыхаясь подо мной, сохраняет нечеловеческую маску равнодушия на лице, а в глазах ее сверкают безумные искорки одобрения, которые не дают мне покоя и от которых меня всякий раз охватывает дрожь. Гибель последних крупиц здравомыслия была очевидной — задушив любимую, я, лишенный физических и душевных сил, свалился без памяти на пол.

Лишь к полудню следующего дня я пробудился — и не смог удержаться от сдавленного крика. Настя лежала рядом со мной, мертвая, с посеревшим лицом, которое по какой-то дьявольской причине не выражало предсмертной агонии или борьбы. Странное дело, но я тотчас задумался о том, как бы спрятать тело, чтобы не быть пойманным за убийство. Совершенно не отдавая себе отчета в том, что еще недавно я души не чаял в любимой, я в течение непродолжительного времени составил отвратительный по своему замыслу план. Мне нужно было расчленить тело Насти на несколько кусков и разложить их по мусорным пакетам. Останки я решил захоронить в тайном месте, и для этого отлично подходил небольшой лес, расположенный в десяти минутах ходьбы от дома. Признаюсь, что гнусное злодейство далось мне легко. Я ни на секунду не задумывался о том, чтобы пойти в полицию и сознаться в преступлении. С наступлением ночи я, заблаговременно побросав останки в пакеты и захватив лопату, вышел на улицу и направился в лес.

Я старался передвигаться по неосвещенным закоулкам, дабы не привлекать излишнего внимания. Однако в моем сознании царило необъяснимое возбуждение, на лице безо всякой причины играла глуповатая улыбка, нервные смешки грозились вырваться и выдать меня с головой. Возможно, я хотел быть пойманным — все страдания, то и дело тяготившие мое существование, тогда прекратились бы. Думаю, некоторые темные, потаенные и грязные уголки подсознания должны оставаться непознанными навечно.

Постепенно меня поглотил безотчетный страх, не поддающийся рациональному объяснению. Я то и дело проверял содержимое пакетов, словно боялся не обнаружить там истерзанных останков Насти. Кроме того, какие-то необъяснимые, едва осознаваемые видения возникали у меня в голове, перепутанные, как кусочки огромной головоломки. Зловещая догадка мелькала где-то на самом краю моего разума, но я еще не был к ней готов. Порочное возбуждение утихло, когда глубоко в лесной чаще я закопал под осиной расчлененный труп.

Домой я возвращался часов в шесть утра, погруженный в пространные размышления, совершенно не задумываясь о том, что мой облик мог пробудить в случайном встречном лишнее подозрение. Я не помню, остались ли у меня на одежде следы крови или грязи, выглядел ли я странно, бродя по городу с лопатой наперевес. Эти вопросы не волновали меня — я полностью находился во власти тревожного наваждения.

Оно не оставило меня даже когда я добрался домой. Он казался пустым, но что-то говорило мне — так было всегда. Необъяснимое волнение в тот день не ослабло, а только усилилось ближе к вечеру. Двенадцать часов кряду я провел в тяжком раздумье, которое перешло в новую волну возбуждения, почти истерического. Я вскочил, пораженный вспышкой жуткого озарения, не готовый признаться в пугающем открытии. Мой взгляд судорожно перескакивал с предмета на предмет, оглядывая единственную комнату в квартире в поисках вещей, принадлежавших Насте. Довольно долгое время я переворачивал всё вверх дном, но тщетно: от моей любимой каким-то невообразимым, мистическим образом ничего не осталось. Казалось бы, только недавно спотыкался об ее туфли, обнаруживал ее свитер в горе своих вещей! Ничего этого теперь не было. Тогда я стал искать наши фотографии, но и здесь всё оказалось впустую: фотоальбом канул в лету, на компьютере ничего не сохранилось. Усталый, замученный, озадаченный свалившейся на меня загадкой, я упал на диван и закрыл глаза, с упоением отдавая себя во власть тишины и забытья.

Когда я очнулся, ответ казался мне очевидным. Мои губы растянулись в довольной, неуместной улыбке, я сел за компьютер и пальцы уверенно застучали по клавиатуре. На экране с невообразимой скоростью вырастал текст — вы наверняка его знаете, это моя первая публикация, которая прославила меня. Находясь во власти дьявольского вдохновения, я работал над черновым вариантом первого романа около недели. Всё это время я улыбался, понимая ту глубину шутки, которую сыграла со мной судьба. В конце концов, всякому писателю для того, чтобы создать стоящую книгу, нужна муза. Я так долго ждал прихода своей аониды, что мой рассудок смилостивился надо мной и я встретил Настю. Остальное оказалось лишь делом времени — немного погодя, я раскрыл для себя свой истинный потенциал, до того дремавший. И Настя умерла. Вдохновленный этим сюрреалистичным, непостижимым и жестоким злодейством, я создал величайшее из своих творений во имя великой цели — стать новым именем в литературе. Когда я закончил печатать и поставил последнюю точку, то вздрогнул от едва ощутимого касания несуществующих рук на моих плечах; чьи-то нежные, призрачные, знакомые губы тихонько поцеловали меня в щеку, а затем еле слышно промолвили:

— Это будет замечательная книга. Я горжусь тобой, дорогой.

Следующий пост
Созвучие
Предыдущий пост
Садо
In HorrorZone We Trust:

Нравится то, что мы делаем? Желаете помочь ЗУ? Поддержите сайт, пожертвовав на развитие - или купите футболку с хоррор-принтом!

Поделись ссылкой на эту страницу - это тоже помощь :)

Еще на сайте:
Мы в соцсетях:

Оставайтесь с нами на связи:



    В Зоне Ужасов зарегистрированы более 7,000 человек. Вы еще не с нами? Вперед! Моментальная регистрация, привязка к соцсетям, доступ к полному функционалу сайта - и да, это бесплатно!