Н. Гамильнот: "Марионетки" - седьмой выпуск "Инсарова"

Помимо того, что в группе литсериала "Инсаров" (//vk.com/clubinsarov) проходит интерактивный квест (читатели сами могут принять участие в приключениях сыщика), мы представляем вашему вниманию новый, седьмой выпуск. На этот раз автором выступила Н. Гамильнот, а повесть называется "Марионетки"

Аннотация: Жаркое лето 1895 года. Небывалые по жестокости убийства детей потрясают Петербург. Нити ведут в трущобы столицы. А Инсаров чувствует, что над ним тяготеет чья-то злая воля...

Ознакомительный фрагмент:

"Третий случай за месяц – а они всё так же безнадежно опаздывали. Инсаров шагнул в комнату с окнами на Наличную улицу и поморщился. Не столько от вида, сколько от запаха: бойня она бойня и есть. – Господи Иисусе! – вскричал Сивушкин и мелко перекрестился. – Спаси нас от силы нечистой!

Цепкий взгляд Инсарова подметил всё те же элементы: нарисованные кровью животные на стенах: совы и летучие мыши. Труп женщины лежал на полу с раскинутыми, наподобие щупалец медузы, руками и открытым ртом. Язык был вырезан под корень, и холодная кровь обагрила подбородок. Глаз не было. Вместо них в потолок уставились кровавые провалы. От фигуры веяло смертью страшной и мучительной. Кровоподтеки по всему телу только усугубляли впечатление.

Инсаров огляделся, запоминая и сравнивая. Первый труп обнаружили четвёртого числа, в особняке Головиных. Безутешные родители провели полицейских в комнату сына: залитые кровью обои, изображения мышей и сов, труп мальчика, изуродованный до неузнаваемости… "Никаких звуков! – надрывалась обезумевшая мать, запустив пальцы в поседевшие волосы. – Я всегда сплю чутко! А он так мучился! Так мучился… Мой бедный Павлуша! Да поймите же: никаких звуков не было! Никаких! Никаких! Ника…" Графиню Головину, бьющуюся в истерике, поспешно увели.

Потом был постоялый двор на Большой Конюшенной, пользующийся дурной славой. Маленькая комнатушка на чердаке. Труп рослого детины бандитской наружности без следов борьбы и сопротивления. "Словно свинью на бойне", – подумал тогда Пётр Дмитриевич.

Связи между жертвами не наблюдалось, но это было полбеды. Загвоздка заключалась в том, что убитые не сопротивлялись, не звали на помощь и не пытались сбежать. Будто воды в рот набрали, да так и умерли, обет молчания не нарушив. А ведь должны были звать, должны! Хотя бы поначалу…

– Вдова Нина Евдокимова, тридцати двух лет от роду, – сказал врач, склонившись над трупом. – Предварительно смерть произошла… – Карл Иванович продолжал изучать несчастную, вот его левая ладонь погрузилась в открытый рот, коснувшись мокрого от крови и слюны подбородка. – Произошла от попадания в трахею чужеродного предмета, что привело к асфиксии. Позволите, ваше благородие...?

– Вытаскивайте, – бросил Инсаров.

Ситуация повторялась, словно бы заправский фокусник снова и снова доставал из шляпы кроликов. Только вместо фокусника был врач, а вместо кролика – потемневшая от крови деревянная фигурка совы с распахнутыми крыльями.

– Мы имеем дело с бесноватым, – убежденно сказал Сивушкин, нервы которого разыгрались не на шутку. – Провернуть такое… на это способен… демон, не человек! – кулаки младшего следователя сжались, на лице застыла гримаса ненависти и страха.

Инсаров посмотрел на светлеющее за окном летнее петербургское небо и вздохнул. Голова была тяжелая, как чугунный колокол.

– Бесноватый, Сивушкин, лучшее из того, на что мы можем рассчитывать. Сдается мне, природа смертей несколько иная.

Пётр Дмитриевич еще раз окинул взглядом помещение: вспухшие от сырости обои, портрет молодой Нины Евдокимовой смотрит со стены искрящимися весельем глазами. Нарисованная пятнадцатилетняя девушка полна жизни и очарования: как тут поверить в смерть? На прикроватном столике лежит открытый на пятой главе французский слезливый роман. "А ведь она, должно быть, так и умерла с чувством приглушенного любопытства. Листала перед смертью выцветшие страницы, пока что-то – или кто-то? – не нарушило покой. А потом задыхалась от ужаса и боли, совершенно одна, не в силах позвать на помощь…"

Желваки на лице заиграли, и Инсаров сделал два шага, захлопнув книгу. Звук закрывшейся книги в тишине комнаты прозвучал, как выстрел. Сивушкин и доктор синхронно вздрогнули и во все глаза уставились на Инсарова. Взяв себя в руки, Пётр Дмитриевич склонился над трупом, долго и внимательно изучая. Подошёл к стене и, открыв верный блокнот, срисовал оставленные преступником знаки.

Все ли он предусмотрел? Инсаров направился к окну, где на грязном от пыли подоконнике белела одинокая полоса. Широко распахнул ставни и посмотрел вниз, запоминая: грохот колес по булыжникам, лай собак, лавка зеленщика на той стороне улицы. "Высоковато будет", – подумал следователь.

– Ваше благородие! – в комнату шагнул один из оставленных следить за порядком внизу полицейских, и в помещении сразу стало тесно. Карповский – молодой, молоко на губах не обсохло, со своим голосом мог бы выступать в театре. На месте преступления его веселое лицо было неуместно.

– Да, Карповский? – как можно тише сказал Пётр Дмитриевич, втайне надеясь, что громогласный юнец подстроится под заданный тон.

– Ваше благ-р-р-р-одие! – пуще прежнего гаркнул Карповский. – Всё сделали, как велено! Жильцы по одному ждут, когда на допрос изволите…

– Иду, – Инсаров зашагал прочь из комнаты, на ходу давая распоряжения: – Сивушкин, помогите доктору. Труп на вскрытие. Улики – в кабинет. И постарайтесь не медлить, каждая минута на счету. Карл Иванович, – легкий кивок доктору, – проследите.

– Будет сделано, – ответил доктор, бережно укладывая фигурку совы в мешочек.

Дверь в мрачную, залитую кровью и утренним солнцем комнату, закрылась за спиной следователя. Спускаясь по скрипящим ступеням, Инсаров думал о том, что, если в ближайшее время они не найдут хоть какую-то зацепку, город захлестнет волна паники и возмущения. Кто-то объявил охоту на петербуржцев – тех, кого он поклялся защищать, – и холодная ненависть уже поднималась изнутри, отправляя в небытие все остальные чувства.

А перед глазами Инсарова с острой беззащитностью возник образ пятнадцатилетней девушки, изображённой на картине. Руки её были кокетливо вскинуты к непослушным кудрям жестом, на который способны только женщины.

…но – приглядись! – из открытого рта вырывается не смех, а кровь. Темная, холодная, она растекается по подбородку, смешиваясь с кровью, текущей из глазниц. Девушка на портрете набирает полную грудь воздуха и кричит, кричит, кричит… Да только вместо крика из распухшего горла выбирается сова, разрывая нежную плоть когтистыми лапами. И страх – острый, беспощадный – в тиски берёт сердце. Упади с лестницы. Упади, упади, упади…

Инсаров вцепился в перила, тяжело дыша. Наваждение отступало медленно и неохотно. Интуиция била в набат, требуя убираться отсюда как можно дальше.

– Пётр Дмитриевич? – позвал с первого этажа Карповский. В голосе юноши звучало неподдельное изумление, которое быстро привело следователя в чувство. – Ваше благо-р-р-одие! Я уж как пять минут жду… подняться?

– Нет! – рявкнул Инсаров охрипшим, как после сна, голосом. – Всё в порядке.

И стал медленно спускаться по лестнице, сжав верную трость так, что побелели пальцы."