ПРОКЛЯТИЕ

Фэнзона

Скотские люди (1 часть)

БиблиотекаКомментарии: 0

1

Нехорошей смертью умерла дочка Уховых. Лунатила, а родители окна раскрыли, чтобы жару разбавить, и вот Верка выбралась как-то с третьего этажа. Может, спрыгнула на траву, может, по стене сошла, никто не видел: пять утра было.

Через десять минут Верка добрела до пустой трассы, по которой гулял зябкий утренний ветерок. Остановилась. Белые волосы Веркины ветер трогает, ласкает, говоря: мягкие, тоненькие, глядите. Стоит она с закрытыми глазами, на губах улыбка, да только никто этого не видит. И водитель "Газели" не видит, зевал он в тот момент, глаз тер. Когда же на Верку наехал, то не сразу понял, в чем дело. Пока за руль хватался, пока на тормоз давил, девочку на колеса намотало, порвало надвое, обе руки и ноги выдернуло и кожу с мясом со спины соскоблило. Выпрыгнул водитель из кабины. На кровь и кишки поглядел да и рванул на всех скоростях прочь. За "Газелью" четкий след крови протянулся.

2

Верочкин папа — Виктор Михайлович Ухов — плохо спал, изжогой мучился от жары и вчерашнего теплого пива. Отрыжка надоедала, будила, стоило только сомкнуть глаза. Мучался, ерзал рядом с женой — Лидией Ивановной Уховой, страдал неимоверно.

Жена спала совсем голая. Раскинув телеса, наслаждалась недостижимым для Виктора покоем. С завистью он думал о ее розовых снах и начинал ненавидеть, строил планы разбудить. Пусть и ей достанется доля мучений.

3

Но Виктор не стал. Сам в какой-то миг упал на дно тяжкого сна и увидел страшное. Все-все увидел, и нутро его перевернулось, закрутилось.

Сел он, потный на липкой кровати, и заплакал. Плакал сидел, как ребенок, пока не проснулась Лида и не спросила:

— Ты что? А? Вить?

— С Веркой нашей беда, с дочкой нашей, — сказал он, обернув к ней пострашневшее лицо.

Взгляд сделался у него как собачий, и Лида вся затряслась. Живот ее трясся, груди тряслись, на щека красные пятна выступили. И эта жуть, чернота, неизбежность отчаяния накрыли супругов. Утренний воздух гудел, как бесконечный рой мух, и словно гул этот был голосами демонов, живущих в пустоте. Каждый свое видел, но оба знали, что дальше.

— Пойду, спешить надо, — соскочил Виктор с кровати, а Лида сползла, точно потеряв форму. Одеваясь, он видел женин кривой рот и выпученные глаза. На четвереньках Лида и поползла из спальни, через порог, в комнату Верки. Пусто там было, окна настежь. Стала Лида выть собакой. Лежала посреди комнаты, живая еще, но почти мертвая.

Одевшись, Виктор взял рулон клеенки из кладовки, схватил ключи и вышел в подъезд, где горела желтая лампа и царило тихое ничто. Пошел вниз по ступеням, а ноги как ходули, смотрит — две деревяшки, торчащие из колен. А сверху из одной квартиры чей-то хохот раздается. Словно бы голосу над этими деревяшками смешно.

Виктор, боясь увидеть, что спускается с четвертого кто-то не тот, прибавил хода. Когда из подъезда вышел, ноги опять стали его собственными. Не очень уверенный, что не спит, Виктор сделал шагов десять и осмотрел пустой двор. Машины пялились фарами, ветер шелестел в кустах. Все так и замерло, хотя Виктор чувствовал нарастающую вибрацию и точно знал, что скоро все и начнется.

Поднял он лицо, а на уровне пятого этажа, возле окна чьего-то сидит громадная муха, лапки потирает.

Спешил, бежал, держа под мышкой рулон клеенки. Из двора выбрался, на грунтовку, которая к трассе вела, выскочил и припустил по прямой. Вон там, еще немного.

4

Верка и правда лежала в том месте дороги, где ее оставил водитель "Газели". Мертвое лицо вверх смотрит, брызгами крови покрыто и все еще улыбается. Одна рука, на коже державшаяся, задрана, точно Верка вызывается к доске урок отвечать, пониже груди отрыв, кишки разбросаны, перекручены, раздавлены, кожа и мясо вперемешку, обломки ребер торчат, а нижняя часть как через мясорубку прошла.

Стоял на пустой трассе Виктор, голову опустив, целую вечность — но очнулся и начал рулон разворачивать. На него части дочери складывал, аккуратно, все собрал, даже самые маленькие кусочки мяса. Весь перемазался, но даже не заметил.

Получившийся конверт, из которого кровь текла, осторожно понес обратно домой. Когда приближался, слышал из открытого окна Лидин крик. Голову ее заметил, такую страшную, как горшок с нарисованным лицом, что боялся возвращаться. Но делать нечего, пришел на свой этаж, во входную дверь протиснулся с Веркой. Там теща. Наверное, Лида успела ей позвонить, и та из третьего подъезда мигом прибежала. Дочь поднять пытается с пола, у той же как все отнялось. Тело свое грузное не держит.

— Да ты хоть оденься, — теряя терпение, крикнула на нее Галина Александровна, — на, одевайся. Скоро люди придут, скоро тут все будут. Все на кровь слетятся. — Повернулась к Виктору, стоящем на пороге Веркиной комнаты. — А, принес. Ну, давай ее сюда тогда, — указала на центр комнаты. Лида на карачках отползала к платяному шкафу, стоявшему рядом с дочериной кроватью.

Виктор стоял, кровь из свертка на пол капала. Теща подошла к нему, протянула руку и узловатыми пальцами ущипнул его за щеку.

— Не спи, Верку так не вернешь, — сказала, дернула его за рукав ветровки. Виктор шагнул, наклонился, положил сверток с кусками на середину комнаты. — Вот. Вот…

5

Закричала Лида. Виктор вздрогнул, а Галина Александровна подошла к дочери, сидевшей у шкафа, и отвесила ей несколько увесистых пощечин. Лида отбиваться пыталась, так теща взяла ее руку и сомкнула на ее пухлом предплечье зубы. Виктор смотрел, вспоминал женин рассказ, как мать ту избивала в детстве.

Лида принялась тараторить:

— Мама все, мама все, мама все. Я не буду больше, не буду больше!

Галина Александровна отпустила ее предплечье, на котором четкий след зубов остался. Несколько багровых вмятин, похожих на отпечатки ножек какого-то существа.

— Одевайся, — грозно рыкнула на дочь Галина Александровна. Лида, держась за шкаф, встал и побрела прочь из детской комнаты. Пошлепала сначала в туалет, где ее рвало. Потом зажурчала вода в ванной, и Виктор с тещей некоторое время слушали, как Лида рыдает и умывается над раковиной. Вытершись, Лида вышла из ванной и двинулась в спальню, большая голая женщина с густо заросшей промежностью.

Теща к свертку подошла, развернула его частично, чтобы посмотреть.

— Ой… ох… Верка-дура, говорила я, — Галина Александровна прожгла зятя взглядом, излучающим ненависть и торжество. — Но она-то ребенок, с нее спрос какой? А вы? Если болезная, то и следите днем и ночью. Кто окна оставляет для ночной гулены, а?

Виктор молчал. Это он открыл окна — хотел, как лучше, а теперь что ответить не знает. Теща потрогала Веркину голову, ее слипшиеся от крови волосы, снова охнула, сокрушенно кивая. Завернула как было. Из свертка кровь текла и уже протянула длинный язык под опустевшую кровать, на которой лежало скомканное одеяло.

— Сами не соображаете, чужих же советов слушать гордость не позволяет, — ворчала теща, вытирая пальцы о подол платья. — Но так теперь будете. Ага. Ага, — она посмотрела в распахнутое окно, на пустое утро, где вот-вот разгорится действо. Чуяла Галина Александровна, чуял и Виктор, и его мочевой пузырь от накатившего страха взял да опорожнился.

— Точно так. Да. Я три дня назад сон видела. Как ты в ссанине тонешь, Витек, — ощерила она зубы, которыми недавно кусала Лиду.

— А? — он глядел на лужу, что наделал.

— Дурак ты, дубина стоеросовая. Вот говорила Лидке не идти за тебя. Сто раз еще пожалеет. Из-за тебя, поди, душа невинная пропала?

— А? — отвисла у Виктора челюсть.

Галина Александровна покрутила пальцем у виска. Хотелось ей вломить хорошенько зятьку, чтобы мозги на место встали, но боялась, что, скорее, последние вылетят.

Тут рот у него исказился, глаза скособочились. Теща ахнула: гребень у него на голове да красная бородка под клювом. Захлопал громадный белый петух крыльями да заорал, предвещая уход ночи и приход чего-то куда страшнее. Теща рот оскалила, гавкнула и давай сопеть в обе ноздри и низко так "ыкать".

— Ы-ы-ы-ы, — все говорила, взмахивая руками перед собой.

Переступал белый петух ножищами, косился на лужу Веркиной крови на полу, головой дергал.

Тут и знамения пошли. Первое из них явилось в сорок минут шестого утра.

6

Чокнутая старуха Зилкина из второго подъезда выползла во двор голая и воющая по-собачьи. Носилась вокруг и между машинами, обделалась жидко. А потом ее кто вздернул, выпрямилась иглой, не касаясь пальцами земли совсем немного, стала метаться вдоль двора — по прямой туда и обратно. А когда завершилось это, вся вспыхнула и сгорела до углей за несколько секунд.

Уховы этого не видели, потому что находились в спальне Верки, выходившей на другую сторону. Но заметили соседи, которых разбудил петушиный вопль. Замаячили в оконных проемах, глазеют. Никто наружу не идет, ждут, что дальше.

Дворничиха Аля только вышла. Аля женщина маленького роста, с медвежьими ногами, после вчерашнего у нее сизое лицо и узкие глазки под выгоревшей челкой. Возраста у нее как бы нет. Вся она законсервирована в непонятности, словно идол деревянный. Когда говорит, никто не понимает, зато всем нравится, что у нее дело дворницкое спорится.

Вот подошла Аля, держа метлу на плече, к тлеющим головешкам. Там не поймешь, где голова была, где ноги Зилковой. Все сгорело.

— Это кто? Кто насрал тут? Во дворе костры не разводить! Не разводить!

Взгляд Алин шарил по двору, выискивая злоумышленников, но никого не находил.

— Тут это, того, — сказал толстый мужчина, курящий на балконе. Лицо у него было как жопа. — Зилкова типа.

Аля поглядела на него, на кучку пепла, воняющего горелым шашлыком. Еще тянуло дерьмом, которое Аля нашла между машинами. Ну, дерьмо человечье она убирать не любила, поэтому, заметя остатки Зилковой на газон, чтобы там она стала удобрением, Аля стала ворчать и ругаться себе под нос. Наскребла метлой пыли и присыпала смердящую лужицу поноса. Собаки срут ладно, но люди! Алин разум, удрученный похмельем, отказывался осознавать сей факт. Сосредоточив тупые глаза на уборке, дворничиха решила, что и хуй с ним.

Пока она подметала, а жополицый мужчина курил на балконе, явилось иное.

7

По дому стали орать — голоса дурные, то визг, то плач, то вопли, совершенно непонятные слова. Одноногий Генка Шаров из третьего, правда, слышал знакомый мат и говорил потом, что это его дядька, которого в прошлом году раздавило катком. Народ загудел, загундосил, страху набрался. Мужики в ответ матерились. Кто-то поехал совсем, с ножом на соседей давай кидаться, а Даниловна, которую все знали ведьмой, по стене дома пробежала да на крышу прыгнула. Там села на край и ногами болтает. Плюет сверху, хохочет. Кто видел, замечал, что голова у Даниловны козлиная, а живот как тесто из кастрюли, во все стороны обвис, а из дырок в нем тараканы так и лезут.

Час продолжалось, через час закончилось. Дети, которых родители, сонных, на улицу выводили, назад вернулись в свои комнаты. Смотрят, на их кроватях-то плевки, блевотина чья-то и насрано. Где-то обои исписаны похабенью, порезаны игрушки, разбиты вещи. Убыток один, не понять, куда жаловаться, кому писать, кто возместит.

Генка Шаров нашел в своей постели, откуда сам выбраться не сумел за неимением ноги, дядькины зубные протезы. Обрадовался, себе вставил, и те как раз подошли, ведь у инвалида зубов давно не водилось, в армии вышибли часть, чтобы минет лучше делать, остальные сгнили. Жаль было Генке, что тогда протезы вместе с дядькой раздавило катком, а поди ж ты, счастье все-таки привалило.

На радостях Генка позвал сестру свою Марьяшу, девку слабую умом, которая за ним ухаживала, и велел снять трусы. Та сняла. Генка кусал ее ягодицы с наслаждением, а Марьяша только охала. А как член встал, так завалил ее на кровать и давай долбить. Башку вшивую запрокинул, кончил как пожарный, аж у сестрицы изо рта полилось.

Из того, что вытекло, люди прозрачные стали образовываться. Становились перед Генкой и Марьяшей и улыбались, хотя ничего у них не было, ни лиц, ни голов. Отходили в угол, рассказывали анекдоты дядькиным голосом. Много раздавленный дядька анекдотов знал, потому что был много кем в жизни: дальнобойщиком, моряком, сварщиком и управдомом, даже сидел за совращение малолетки.

Смеялся Генка над его анекдотами, ухохатывался, ногой единственной дергал. А Марьяша не понимала ничего, просто сидела в распахнутом халате, глядя в стену. Там ей иное виделось.

Точно идет она по зеленому лугу. Смотрит, лавочка стоит. На той лавочке утка-кряква ест красную смородину из тазика. Ест-нахваливает, сладка ягода, и говорит сестрице: "Хочешь?" Она, конечно, хочет. Сидят на скамейке и едят смородину. "А зачем, — говорит кряква, — тебе Генке давать? Зачем Генке даешь? Блядь ты, красна девица, блядища". А Марьяше говорить трудно, к тому же, мысли никогда не держатся в одном месте, разбегаются. Ничего не объяснишь утке.

Берет сестрица у нее таз с ягодами. Вытряхивает смородину, красную-красную, на траву, зеленую-зеленую, а начинает колотить им ее по утиной башке. Башка и отломилась, попрыгала по зеленому лугу, плюх в ручей, поплыла, обзывая сестрицу блядищей. Не догнать голову, и Марьяша завыла белугой.

8

А третье знамение было сразу после. С кладбища, выдравшись из-под земли, вышел умерший полгода назад поп Антипий, служивший в местной церкви. Видели его шлепающим в грязной и растрепанной рясе в сторону пятиэтажки, крестящего воздух. Он и говорил что-то, молился и выл, но никто не разбирал слов, потому что во рту попа была земля. Как дошел до дома, разинул рот, а оттуда рой мух вылетел. Давай кружить вокруг гнилого тела.

— А ну пшел, пшел, говорю, так, давай, пшел! — Аля, взяв метлу наперевес, наступала на него. Метлой тыкала, но близко не подходила, боясь мух и смрада.

Поп же крестил дом и бормотал, его сморщенное лицо без глаз, покрытое пятнами могильной плесени, прямо плясало.

— Пшел, пшел, — говорила Аля, крутясь вокруг него. — На место иди. Обратно иди, так, пшел.

Попу что, он дохлый, он без разума. Гнилыми пальцами знамения кладет, а у самого из раззявленного рта опарыши сыплются. Жильцы из окон глядят, кто-то говорит, пожечь бы его да бензина жалко. Жополицый мужчина на балконе предложил цепь привязать к шее да отволочь обратно на кладбище. Вот его зять однажды явился. Говорит, заначку в кладовке спрятал, так обратно ее хочет. Опохмелиться надо, дескать, а то помер, не успев. А хер ему, сказал жополицый. Сам заначку нашел, а зятя на цепь. Сам и отволок, в могилу обратно запихнул. Да камней потяжелее навалил. Еще Даниловне проставился, чтобы отбила у зятя желание опохмеляться.

— Лежишь в могиле, вот и лежи, — сказал жополицый, прикуривая новую сигарету.

Аля его и не слушала, она двор обороняла от попа. Чего, главное, надо ему, хоть бы сказал, а то бормочет, мычит.

— Землю выплюнь, выплюнь, выплюнь, — тараторила дворничиха. — Говори, чего надо. Чего крестишь мертвыми пальцами?

In HorrorZone We Trust:

Нравится то, что мы делаем? Желаете помочь ЗУ? Поддержите сайт, пожертвовав на развитие - или купите футболку с хоррор-принтом!

Поделись ссылкой на эту страницу - это тоже помощь :)

Еще на сайте:
Мы в соцсетях:

Оставайтесь с нами на связи:



    В Зоне Ужасов зарегистрированы более 7,000 человек. Вы еще не с нами? Вперед! Моментальная регистрация, привязка к соцсетям, доступ к полному функционалу сайта - и да, это бесплатно!