Воображаемое интервью с писателем Вячеславом Первушиным (1963-2002)

Слава, извини, ради Бога, что потревожил вечный покой твоей души. Хотелось бы повиниться пред тобой. Я взял на себя смелость в 2014 году без согласования с кем бы то ни было в рамках существующего ресурса horrorzone.ru организовать литературный конкурс твоей памяти. Как ты к этому относишься?

Отношусь нормально, почему не помянуть хорошего человека письменным словом? Шучу конечно, какой я хороший? Полезнее, наверное, было бы свечку в церкви поставить за упокой души члена Союза писателей России Вячеслава Первушина, но и так неплохо. Нормальная идея, не переживай. Но всё-таки зачем это тебе? Знаешь ведь, литературных конкурсов развелось как собак нерезаных...

Если честно, не думал, зачем это мне. Вспомнился ты, как я к тебе пришёл в редакцию газеты „Час пик“ в 1998 году со своим „Чёрным Эдельвейсом“, ты, главный редактор, сразу взял и начал печатать в нескольких номерах с продолжением. Ты меня поразил тогда своей открытостью, добротой и какой-то очевидной беззащитностью. Я таких людей больше никогда не встречал.

Да задолбало всё тогда. Куда ни кинь, везде клин. С этой газетой тоже. Я ведь оттуда быстро ушёл из-за конфликта с учредителем. Я хотел делать литературно-художественное издание, а они мне – это неинтересно людям, нужны жареные факты, побольше рекламы. Плюнул я и ушёл.

Я ведь узнал о твоём существовании из другой местной газеты „Димитровград-панорама“, где с середины 90-х твои рассказы регулярно печатались в жанре, как тогда называлось, „чёрного фэнтези“. Насколько они выделялись на фоне других газетных текстов своей необычностью и свежестью! Я открывал каждый очередной газетный номер только из-за твоих рассказов в напряжённом ожидании, а что там ещё Вячеслав Первушин выдаст? Думал сначала, Первушин - это какой-то маститый писатель в годах, а ты оказался моложе меня.

Да, был тогда у меня период, когда писалось, да и в редакции принимали охотно мою стряпню.

Расскажи о самом процессе творчества, как ты пишешь?

Очень долго вызревает идея рассказа. Это, как правило, в большинстве случаев, хотя бывают и быстрые идеи, откуда-то свалится вдруг, и становится сразу ясно, что и как должно быть. Но чаще мучаюсь, рожая. Хожу по кухне, ночь, смотрю в окно, курю одну за одной сигареты, кофе пью. Такая тоска порой в это время. Ведь знаю, что уже есть внутри, бурлит в душе, просится наружу, а никак начать не могу. Начало ведь самое важное для меня. Задать тональность рассказу, говоря музыкальным языком. Наконец, решаюсь, сажусь за печатную машинку и начинаю. Сначала осторожно вписываю слово за словом, как будто вживаюсь в текст, потом набираю скорость и начинаю строчить, как пулемёт. И так пишу рассказ сразу практически до конца, независимо от его объёма. И никогда не правлю потом текст, как получилось, так уж получилось.

Почему всё-таки жанр „чёрного фэнтези“ или, как сейчас чаще говорят, хоррор или литература ужасов?

Интересный вопрос. Думаю, это был не сознательный выбор, а нечто совсем иное. Я ведь с детства писал стихи, небольшие рассказы, меня печатали в газетах, журналах, как-то постепенно сформировалось внутреннее убеждение, что нужно продолжать писать. После школы я окончил журфак Казанского университета, потом начал карьеру журналиста, работал в редакциях разных газет, заведующим литчастью театра драмы, в 1999 году стал членом СП России. Вот где-то посреди всех этих событий как-то постепенно пришёл к хоррору. Мне кажется, этот жанр наиболее точно отражает повседневную жизнь людей, как ни парадоксально это звучит. Вроде, какая там жизнь в хоррор-призведениях, когда зомби по улицам бегают или вампиры в подворотнях стерегут случайных прохожих? Не об этом речь. Дело не во внешних формах, а в мироощущении. Настолько мало мы знаем об окружающем мире, что самой естественной человеческой реакцией на это незнание является страх. Конечно, некоторая спекуляция на чувстве страха имеет место быть, но это не отменяет сути происходящего вокруг нас. Вдумайтесь, насколько беззащитны мы перед своей судьбой? Фактически, что хотит, то и творит с нами паскуда судьбинушка. А мы лишь покорно принимаем на свою шкуру удары её дубины.

Но ведь писатель не может заработать своим творчеством на жизнь свою и своей семьи, это ведь очевидно, зачем же туда стремиться?

Такой вопрос я и тебе могу задать, потому что он риторический. Тот, кто пишет, не может не писать. На гонорары не проживёшь, поэтому нужна параллельно другая профессия, чтобы просто выживать.

Последние годы земной жизни ты работал в милиции в качестве руководителя пресс-службы ГУВД. Это для заработка?

Не только. После гибели моего друга, я собирал материалы для серьёзного произведения. Не удалось завершить, к сожалению.

В мои руки, наконец, попала книга твоих избранных рассказов и стихотворений „Иль это я приснился этой жизни...“, изданная Издательством Казанского государственного университета в 2004 году. С твоего разрешения приведу оттуда несколько фрагментов?

Ради Бога, если это будет интересно читателям.

Во введении литературный критик Александр Надыктов пишет:

„Для прозы Первушина характерно сочетания, переплетение причудливых явлений с реальной жизнью. Призрачность ситуаций, фантасмагория его повествований преследует одну цель: предельно чётко вычертить квинтэссенцию души человеческой. Нереальность как бы обнажает её, экзаменует и определяет суть личности“.

Слава, я заметил, все твои стихи переполнены глубокой грустью:

„На машине старой и смешной,

По дороге старой и разбитой

Проезжало счастье стороной,

Всеми в этом мире позабыто.

Я кричал ему – Не торопись,

Жди меня, уж если показалось.

Только будь со мной, остановись!

Счастье только тихо рассмеялось.

Я кричал – Притормози чуть-чуть,

Вот дела закончу, потолкуем.

А оно продолжило свой путь

И в страну уехало другую.

Я дела решил и с той поры

Бегаю за счастьем по дорогам,

Вот уж постарел, и вы правы,

И живём без счастья понемногу.

Телевизор, дача и жена,

Всё, как у людей, ничуть не хуже,

И уже забыта та весна,

Ветер, счастье и дорога в лужах.„

В твоём прозаическом творчестве выделяется серия произведений о журналисте Максиме Панфилове из таинственного города Черноводска. Это рассказы и повести „Я вернусь“, „Ночь Белого Орла“, „Ангел Безумия“, „Бродящий по снам“ и другие. Но мне особенно нравятся рассказы „Дитя во времени“ и“Дьявольское отродье“, роман „Верфольф“. В „Дьявольском отродье“ ты вселил в душу мальчика целый город жителей, и он стал безумным, поскольку сам город был безумным, хотя и являлся обычным провинциальным российским городком. Интересная мысль. В рассказе льются реки крови, что так любимо в современном хорроре. В „Дитя во времени“ („Child in Time” by Deep Purple) мальчик встречается с самим собой, повзрослевшим на двадцать лет, на Новый год, в канун прихода третьего тысячелетия. У них происходит короткий разговор ни о чём, но так завораживает вся эта призрачная, загадочная атмосфера, что короткий рассказ можно перечитывать бесконечно. Не хуже Антуана де Сент-Экзюпери, право слово!

Спасибо. Когда пишешь, не думаешь о том, чтобы кого-то поразить, удивить или кому-то подражать. Это невозможно в творчестве. Если так примитивно подходить к созданию текстов, получаются механические поделки, пустышки. Я всегда вкладывал душу в то, что писал. Не мне судить, что получалось. Но, главное, никогда не кривить душой, как бы этого не хотелось вам порой, даже якобы ради пользы дела.

Слава, спасибо тебе за эти слова, которые мы обратим современным молодым писателям, ищущим себя. А теперь, с твоего разрешения, приведу ещё одно стихотворение, провидческое, написанное тобой ещё в 1986 году, то есть в возрасте двадцати трёх лет за шестнадцать (!) лет до твоего ухода:

„По мне уже отплакали подруги,

У них уже другие, понаглей,

Они уже целуются со скуки

Под светом жёлто-грязных фонарей.

Я мёртв. Теперь мне легче, мир мой зыбок,

Я не боюсь за завтрашний рассвет,

Я не боюсь ошибок и улыбок,

Я не боюсь ни слова „да“, ни слова „нет“.

Уже никто не крикнет мне визгливо:

Не так поёшь, не там идёшь, не с теми пьёшь!

Меня уже не продадут за пиво,

Не купят за блестящий потный грош.

Я ухожу, мне надоела эта драка,

Туда, где нет блатных и тёплых мест,

Пусть вшивая бродячая собака

Помочится на мой могильный крест.

Покроется холм мухоморной сыпью,

Ограда проржавеет до нельзя.

И, может быть, лет через десять выпьют

На мне мои весёлые друзья.“

Не боялся ты писать подобные вещи, недолго и беду накликать, ведь написанное слово – страшная сила?

Не боялся. Я всегда знал, что мне мало осталось. Торопился, что-то успел, что-то нет. Не знаю, насколько уж я великий писатель...

Слава, поверь, это не важно абсолютно. Ты был с нами, лишь это главное. Всегда свои действия сверяю с тобой, что бы ты сказал, как поступил. Хотя встречались с тобой, дай Бог памяти, раза три-четыре, не больше. Твоя смерть, когда четыре долгих месяца никто не знал, где ты находишься и что случилось. Прости, если что-то когда-то сделал не так, чем-то обидел. Покойся с миром и ещё раз прости за мою назойливость.