5+5 (рассказ)

Но потом наступил момент, когда я уже не мог бояться подобных происшествий; всё когда-нибудь приедается, а я испытал слишком многое, чтобы по-настоящему бояться.

Я понял, что мои методы были чересчур дилетантскими, а потому испытывал нужду в чем-то новом, что помогло бы мне вернуть упускаемый с каждым днем творческий потенциал. И новая идея не заставила себя долго ждать: я подумал, раз уж мне самому теперь не испытать власть ужаса, так может стоило понаблюдать со стороны за тем, как он овладевает душами?

В ночных заведениях я с легкостью заводил знакомства с юными особами, жаждавшими порочной жизни в той полной мере, что предоставляло им наше гниющее время. Одинаковые улыбки на одинаково опьяненных физиономиях, шаблонные телодвижения, призванные привлечь мое мужское внимание и возбудить мужской же интерес - жалкий и дешевый театр, но я терпел эти низкопробные представления ради своих целей. Я был одержим. На соприкосновение с отвратительным балаганом меня толкала необходимость. И занавес поднимался снова, являя пустому залу пошлую комедию: покорный дешевой роли актер улыбался девице, искрился как лампочка, искривлялся, искрометал, искросмеялся - и всё это искренне (ну, почти...). Всё действо обогащалось соответствующим звуковым сопровождением - писки и визги под ритмичный бум-бум-бум, кроме того, конечно, виски сопутствовал соблазнению жертвы. Воображаемый зритель уже закидал бы сцену заветными тухлыми продуктами, но действие, увы, следовало намеченному плану, пока агнец, наконец, не позволял вести себя на заклание. Далее актеры сталкивались с самыми разнообразными импровизациями - с точки зрения режиссера, крайне неудачными чаще, чем того хотелось бы. Актер первого плана играл безукоризненно и валился на землю от первого же легкого толчка, которым одаривал его кто-нибудь из статистов - эти, как вы понимаете, играли вспомогательную роль в моих замыслах, так что я прощал им синяки и ссадины на своем теле. На плечах массовки лежала задача как можно живее сыграть на сцене, вызвать в актрисе необходимый градус ужаса, совершая над ней насилие - чем более изощренное, тем лучше. Но статисты - народ ненадежный, в планы режиссера посвящены не были, а потому их примитивные телодвижения вызывали у меня гнев. Иногда хотелось встать с земли, подойти к этим молодчикам, усердно пыхтящим втроем-вчетвером над моей очередной пташкой, и воскликнуть: "Не так, совсем не так!" или другое, например: "Горло, режьте чертово горло! Медленнее!". Но без толку.

Потом я садился рядом с трупом, наши лица увлажнял дождь: я вновь изучал линии мертвого тела, старательно запоминая отпечатки страха, милостиво сохраненные rigore mortis. Струйку крови, печально ниспадавшую по внутренней стороне бедра и кокетливо выглядывающую из разорванной юбочки, я находил столь же милой сердцу, как и уникальный рисунок растрепанной на лбу челки или абсурдные ассоциативные пейзажи, написанные техникой туши и подводки для глаз, небрежно растекшихся по щекам. И часто я сетовал, что спектакль не удался, статисты работали из рук вон плохо, актриса не раскрылась до конца. Занавес опускался под равнодушное гудение равнодушного города.

Новый план требовал некоторого времени и терпения на подготовку. Я в достатке обладал и тем, и другим. Когда приготовления были завершены, я вновь вышел на охоту, намереваясь сыграть свою лучшую роль. Оркестровая яма неистовствовала, безупречно передавая мое смятение, которое я не в силах был подавить до конца. Однако мой шаг не выдавал волнения, взгляду я старался придать мефистофелевскую искорку, а телу наказал повиноваться велению сердца и разума.

В клубе, выбранном наугад и считающемся респектабельным (тут я всякий раз кашляю в кулак, силясь сдержать саркастический смех), у барной стойки сидел ряд птичек на своих насестах. Их стройные ножки (все как одна: туфельки, мини-юбки, ленивое покачивание) пребывали в боевой выжидательной позиции. Я так и видел этот ряд: . И только какая-нибудь отчаянная соблазнительница расставляла ножки в призывной , намекая, что к вершине путь открыт. С видом патриция, выбирающего себе рабыню на невольничьем рынке Капуи, я шел параллельно девушкам и мимоходом изучал каждую. Мой взгляд остановился на одной: внимательно осмотрев ее, я убедился, что интуиция не подвела меня. Ее лицо, всё ее существо трепетало от желания, при этом вследствие внешних качеств, подаренных природой, она обладала - нет, излучала противоположные по своему значению послания. О, это была Мадонна, которой опостылела непорочность; нежный мотылек, жаждавший объятий греховного пламени. Ей вполне было под силу пробудить во мне приапическую мощь, но область моих желаний лежала далеко за пределами желаний плотских. Имела значение лишь выразительность лица, способного при филигранной психологической работе наиболее полно изобразить необходимые мне эмоции.

Итак, Мадонна стоила мне двух лонг-шотов, после которых я уже вел ее к себе. Кажется, она была искушена в arte amandi и выражала готовность доказать свое мастерство на деле. Но из двух путей я выбрал тот, что вел к смерти - не задумываясь! - а потому не мог потакать плоти. Моя пташка свалилась без чувств, когда выпила предложенный мной бокал вина, в который я подсыпал снотворное. С хладнокровностью, вселенную в меня Нергалом, я перенес мою соню в подвал, где обустроил - мастерскую? студию? лабораторию? - или всё вышеперечисленное разом.

Косметику с ее лица я тщательно смыл - и с облегчением вздохнул, убедившись, что оно не потеряло в своей выразительности. Тело подвесил возле стены, закрепив руки и ноги. Волосы собрал в хвост и затянул резинкой, чтобы не скрывали ни одной линии лица. Напротив установил камеру на штативе, затем направил и сфокусировал кадр на спящей. Пробуждение обещало дать интересные результаты уже в самом начале, и я не мог пропустить подобное. Сам же по завершении всех манипуляций уселся за ширму, взглянул на часы, просчитывая вероятный заветный час, и, довольный, принялся читать "Дар" Набокова. Едва-едва должно было состояться знакомство Чердынцева и Зины, как Мадонна закричала.